Роберт Силверберг - Новая весна

— Так оно и есть. Но для тех, которые придут после нас, это время будет казаться ранним периодом.

— Как ты думаешь, сколько лет миру?

Король усмехнулся себе под нос. Мальчик иногда напоминал ему Креша, юного Креша, Креша-всевопро-шающего.

— Миру по крайней мере два миллиона лет, а может, и три, — пожав плечами, отозвался он.

— Ты думаешь столько? Но если со времен Великого Мира прошло семьсот тысяч лет, а было время и до него, когда всем правили люди, и, должно быть, было время и до этого, когда даже люди были простым народом, то разве могло все это уместиться в трех миллионах лет?

— Ну тогда, может быть, четыре, — сказал Саламан. Такая игра слов его удивляла, но он позволял это только с Битерулвом. — Или даже пять. Мир вечно обновляется, мой мальчик. Сначала он юн, затем стареет, после чего снова становится молодым. А когда он стареет в очередной раз, люди оглядываются назад и думают об этом раннем периоде, едва припоминая то, что предшествовало их миру, и говорят, что это было, когда мир был юным, не зная, что тот уже старел. Ты понял меня, мой мальчик?

— Полагаю, что да, — сказал Битерулв, однако в его голосе прозвучало еще больше лукавства. Саламан сдержанно приласкал его.

Они продвигались в южном направлении к куполообразному павильону из блестящего гладкотесанного серого камня, который возвышался над самой южной из восемнадцати лестниц. Небо прояснялось.

Павильоном пользовался только Саламан — это было его частным местом. Он подолгу задерживался там, иногда часами, во время своих предрассветных размышлений, да и в другое время тоже.

Здесь — и только здесь — стена отклонялась от края старого кратера. Здесь она простиралась немного на юг, для того чтобы забираться так высоко на гребень, что можно было видеть отдаленное западное море и восточные леса так же хорошо, как и южные холмы.

В ранние дни — когда королем был Харруэл и даже деревянный палисад не был закончен и город представлял собой ни что иное, как семь кривобоких хижин, окруженных виноградной лозой, — Саламан выходил на высокий гребень — чаще один, но иногда с женой Вейавалой. Там он мечтал о грядущих славных временах. Ему представлялось одно и то же: город Джиссо, достигший величия и блеска, став величественней, чем Венджибонеза народа с темно-синими глазами, — мо-существенным городом, столицей могущественной империи, простиравшейся вдоль и поперек горизонта, которым управляли не потомки грубоватого Харруэла, а сыновья сыновей Саламана.

Кое-что из этого сбылось. Но не все.

Город расширил свои границы, хотя не до горизонта. Мечты об империи на севере и востоке оборвали джики, находившиеся теперь в Венджибонезе; на западе непреодолимый барьер создавало море; и ничего, кроме юго, не оставалось. За пределами города появлялись новые небольшие деревеньки, занимавшиеся сельским хозяйством, но только ближайшие из них признавали власть Саламана. Остальные отстаивали смутную независимость, а находившиеся на дальнем юге считали себя пригородом Доинно Танианы.

Саламан подозревал и боялся, что его город не так велик, как город Доинно, построенный на дальнем юге Крешем и Танианой. Но у него было предостаточно времени для создания империи. Пока же он стоял в павильоне, который был воздвигнут на месте, где он давным-давно любил мечтать, оглядывая обширные земли будущего королевства.

— Папа, я чувствую что-то странное, — вдруг сказал Битерулв, когда они подходили к павильону.

— Странное? Что ты имеешь ввиду?

— Это исходит с юга. И теперь приближается к нам, — какая-то сила, давление. Я чувствовал это всю ночь и на рассвете. А теперь это стало сильнее.

— Однажды я тоже почувствовал здесь что-то странное, — рассмеялся Саламан. — Это было днем, когда ярко светило солнце: я был здесь с Вейавалой. Это было давно, и мне было чуть побольше лет, чем сейчас тебе. Мне почудился барабанный бой приближавшейся к нам армии. Это были атакующие силы джиков — огромное их количество: появившись с севера, они гнали перед собой стада своих лохматых тварей. Мой мальчик, не это ли ты чувствуешь? Не приближение армии джиков?

— Нет, папа, ничего подобного. Не джиков.

Но Саламан был охвачен воспоминаниями.

— Это была огромная миграция, направлявшаяся в нашу сторону. Их передвижение сопровождалось звуком, похожим на раскат грома, — это был топот тысячи тысяч копыт. И тогда они подошли. Но мы побили их. Ты же знаешь эту историю?

— Кто ее не знает? В тот день убили Харруэла, и ты стал королем.

— Да. Да. Именно в тот день. — И Саламан на мгновение задумался о Харруэле, который великолепно вел себя в бою, но был слишком грубым, мрачным и жестоким для того, чтобы быть удачливым королем, и как он доблестно умирал от сотни ран, полученных в бою с джиками. Как давно это было! И мир тогда был еще юным! Он снова обнял Битерулва: — Пошли со мной. В павильон.

— Я думал, что ты никому не позволяешь…

— Пошли, — снова повторил Саламан, но уже немного жестче. — Я хочу, чтобы ты был рядом. Неужели ты откажешь мне в этой просьбе? Пошли, постоишь со мной, и мы разберемся с твоим странным ощущением.

Они быстро миновали изгиб стены и вошли в небольшой павильон. Бок о бок они встали возле продолговатого окна, положив руки на обшарпанный оконный выступ. Было очень странно находиться здесь с кем-нибудь еще. Он не помнил, чтобы когда-нибудь это случалось раньше. Но для Битерулва он делал исключение во всем — только для Битерулва.

Он посмотрел вдаль, в южном направлении, и позволил своей душе подняться и постранствовать. Однако не ощутил ничего необычного.

Его мысли снова вернулись к минувшей ночи. Он подумал о Владирилке, которая теперь спала во дворце с его новым сыном — в этом он был уверен, — который уже развивался в ее утробе. Ей было всего шестнадцать — теплое тело и живой нрав. До чего же она мила и нежна! «Но она не будет последней женой», — подумал Саламан. Королю приходилось тащить огромную ношу. Поэтому и вознаграждение тоже должно было быть огромным. Нигде не устанавливалось, что у короля может быть лишь одна жена. И поэтому…

«Твои мысли забиты ерундой», — невинно сказал он сам себе.

А вслух обратился к Битерулву.

— Ну что? Чувствуешь ли ты это здесь?

Мальчик стоял наклонившись вперед, с яростно раздувшимися ноздрями и высоко поднятой головой, словно породистый зверь на привязи.

— Еще сильнее, папа. С юга. А ты ничего не чувствуешь?

— Нет, ничего. — Саламан еще больше сконцентрировался. Вытянувшись вперед он зондировал прилегавшие к стене земли. — Нет… подожди!

Что это было?

Что-то коснулось периферии его души. Что-то неожиданное и мощное. Вцепившись в край окна, Саламан высунулся как можно дальше, пристально вглядываясь в туман, который еще покрывал южные равнины.