Анна Семироль - Азиль

Внезапный протяжный хрип заставляет всех присутствующих вздрогнуть. Жослен Фейад с треском рвёт на шее белоснежный воротничок, сипло дышит, наваливаясь на стол всем телом. Пьер Робер тут же бросается к входной двери, чтобы впустить хоть немного воздуха. Бастиан сдвигает в ряд несколько стульев, и Фейада укладывают на них.

Седьмой покидает своё место и быстрым шагом выходит за дверь. Складки плаща, колыхаясь в такт его шагам, создают подобие ветерка, и Бастиана на мгновенье отпускает тяжёлая, мутная духота.

— Врача в зал заседаний! — разносится по коридорам Оси сильный голос Седьмого.

— Не надо врача! — хрипит Фейад. — Я здоров! Оставьте меня в покое!

Он яростно отталкивает Каро и Робера, пытающихся его удержать, падает, на четвереньках отползает к стене, где садится, тяжело дыша. Обводит присутствующих безумным взглядом и кричит, будто выплёвывая обрывки фраз:

— Руки прочь! Я здоров! Я не уйду с поста! Это место — моё! Я достоин! Не позволю его отнять! Я Советник!

— Вот только психа нам в команде не хватало, — презрительно цедит Робер и отходит в сторону, пропуская к Фейаду Седьмого и примчавшегося врача.

Бастиан отходит к столу, спокойно собирает в стопку свои бумаги с отчётами, укладывает их в старинную кожаную папку. В суете вокруг толстяка Фейада он чувствует себя лишним. «А ты хорош, Жослен, — думает он с усмешкой. — Тюфяк тюфяком, а за пост мёртвой хваткой держишься. Только если захотят тебя переизбрать — не поможет. А захотят обязательно, если ещё раз дашь слабину».

Седьмой возвращается на своё место, ждёт, когда шум в зале заседаний немного притихнет, и обращается к Советникам:

— Коллеги, на сегодня я считаю наше заседание закрытым. В таком душном и жарком помещении кому угодно станет плохо. Мы вернёмся к обсуждению проблем города через три дня. Советник Фейад, я желаю вам скорейшего выздоровления. Не пренебрегайте помощью врачей.

Высокая фигура Седьмого склоняется в вежливом полупоклоне и исчезает в лифте в самом тёмном углу зала заседаний. Этот лифт, ключом к которому владеет лишь один человек, наравне с маской и старомодным плащом помогает Седьмому сохранять инкогнито. Никто не знает, откуда он приходит и куда уходит. Так велит традиция.

Вместе с остальными Бастиан покидает душный зал, проходит по вытертой ковровой дорожке до лифтов и сворачивает на лестницу. Он тоже следует заведённой традиции: спускаться только пешком. Десятком этажей ниже его догоняет Советник Робер.

— Каро, погоди! — окликает он.

Бастиан терпеливо дожидается, пока Пьер преодолеет лестничный пролёт и отдышится.

— Теряешь форму, — сурово отмечает Советник Каро. — Вроде такой же подтянутый, но откуда одышка?

— Так духотища же! И тебя бегом догонял. Ты куда сейчас?

— Возьму машину и во Второй круг.

— А я тебя хотел пригласить на бокал бурбона с отличным стейком.

— В другой раз, дружище.

Пьер ерошит пятернёй рыжеватые волосы. Свет, падающий из окна, подсвечивает розовым его оттопыренные уши, и Бастиан вспоминает, как в школе любил подносить к затылку будущего Советника пару светодиодных лампочек. Воспоминание заставляет его губы растянуться в улыбке.

— Ну, тогда в другой раз, конечно, — разводит руками Пьер. — К Веронике едешь? Как её самочувствие?

— Уже лучше, — сдержанно отвечает Бастиан. — Врач сказал — ничего серьёзного, женская хворь.

— Ничего серьёзного? — изумлённо переспрашивает Робер. — Если бы я своими глазами не видел, может, поверил бы врачу.

— Она сама виновата, — равнодушно отвечает Бастиан, продолжая спуск по ступенькам. — Бросила пить таблетки. Эти, которые наши женщины принимают поголовно для красоты и здоровья. Горничная сказала, что мадам их не пьёт с полгода, прячет в комод.

— Зачем?

Бастиан пожимает плечами.

— Кто ж знает, что может женщине в голову прийти. Но, судя по всему, отмена таблеток по ней и ударила.

— Ты не говорил с ней об этом?

— Нет. Не хочу выслушивать бессмысленный лепет в ответ.

Пьер останавливается, опирается руками о перила винтовой лестницы.

— Бастиан, остановись. И послушай.

Советник Каро поднимает голову, устало смотрит на друга.

— Давай без нотаций, Пьер. Я сейчас не готов быть покорным слушателем.

— Я понимаю тебя, Бастиан. Но и ты пойми: сейчас твоей жене нужно человеческое отношение. Тепло, чуть больше ласки и заботы. Она у тебя одичала, Бастиан. Зажатая донельзя. С ней даже говорить тяжело.

— Она всегда такой была.

Пьер с сожалением качает головой.

— Я твой друг. А ещё моя работа — наблюдать и анализировать информацию. И некоторые вещи лучше всего видны со стороны. Вероника нуждается не просто в твоём формальном присутствии в её жизни. Она живая, Бастиан. И за последний год я ни разу не видел радости на её лице. Сдержанность, почтительность, скрытую печаль — да. Как у вышколенной служанки. Но не у жены благополучного процветающего Советника.

Бастиан молчит, стиснув зубы. Пьер прав в каждом слове — но, чёрт возьми, как тяжело это признать!

Советник Робер спускается ниже и становится рядом с Бастианом. Смотрит в бесстрастное лицо друга и говорит негромко:

— Я прекрасно знаю, каково тебе выслушивать от меня всё это. Внутри ты бесишься — или я совсем тебя не знаю. Но, дружище, если я тебе этого не скажу, не скажет больше никто. Подумай о дочери. Если Вероника дойдёт в своём одиночестве до края и что-то с собой сделает, что ты скажешь Амелии?

Молчание затягивается, и Пьер нарушает его первым:

— Цветы. У нас в саду они невероятно красивые. Загляни к нам перед тем, как ехать к Веронике, Софи нарежет для неё букет. Что она ещё любит? Подари ей хоть что-то, от чего её взгляд потеплеет. Бастиан, тебе нужен брак с этой женщиной. Ты это знаешь лучше меня. Прими меры, пока не стало поздно.

Коротко кивнув на прощание, Пьер открывает дверь, ведущую на этаж, и уходит, оставив Бастиана в раздумьях. Тот медленно спускается, придерживаясь перил рукой, мысленно считая каждую ступеньку. Перед тем, как открыть дверь, ведущую из Оси на улицу, он садится на бетонные ступеньки и сидит так несколько минут. Затем резко встаёт, поправляет сюртук, отряхивает брюки от мусора и выходит из здания безупречным — как и полагается Советнику.

Дома Бастиан наскоро перекусывает холодной ветчиной и лепёшками и едет во Второй круг. Проехав по набережной Орба мимо Собора, притормаживает на развилке, смотрит в сторону госпиталя — и электромобиль, набирая скорость, уносится в направлении здания суда.

— А, сын! Проходи, — Фабьен Каро откладывает в сторону папку с бумагами, отодвигает клавиатуру компьютера. — Я уже домой собирался. У тебя ничего не случилось?

Бастиан качает головой и входит в кабинет главного городского судьи. Садится в мягкое, знакомое с детства кресло возле отцовского стола, кладёт руки на подлокотники. Пальцы поглаживают вытертый коричневый бархат, взгляд рассеянно блуждает по портретам на стенах, полуопущенным тёмно-бордовым шторам на окнах, выдвижным ящикам картотеки, занимающим всю стену напротив рабочего места судьи Каро. Ребёнком Бастиан любил смотреть, как отец выдвигает длинные узкие ящики, перебирает папки руками в белых перчатках. Было в этом что-то завораживающее, словно ритуал, исполненный тайного смысла.