Стивен Бакстер - Глаз времени

— И судьба здесь ни при чем, — сказал Джош. — Если бы боги Глаза были достаточно мудры, чтобы разорвать на части пространство и время, разве не могли они в таком случае предвидеть последствия, которыми обернется их поступок для нашей экологии?

Они замолчали. Мимо них скользили вдаль густые, ощетинившиеся, но умирающие, леса Греции.

Италия предстала перед ними такой же безлюдной, как и Греция. Они не увидели ни городов-государств, которые помнили македонцы, ни городов двадцать первого века. Даже в устье Тибра не нашлось и следа масштабно обустроенного порта, построенного римлянами, чтобы обслуживать огромную флотилию кораблей, привозящих в разжиревший город зерно, тем самым поддерживая в нем жизнь.

Александра заинтриговали рассказы о том, что Рим, в его время — всего лишь очередной честолюбивый город-государство, в один прекрасный день построит империю, которая будет соперничать с его собственной. Поэтому он велел подготовить горстку речных судов и отправился вверх по реке, возлежа под пурпурным навесом тонкой работы.

Семь римских холмов они узнали сразу. Но местность не была заселена, если не считать нескольких уродливых городищ, ютившихся на Палатине, на котором когда-то должны вырасти дворцы цезарей. Увидев их, Александр решил, что все было шуткой, и великодушно сохранил жизнь возможным будущим соперникам.

На ночь разбили лагерь недалеко от болотистых низин, где должен был появиться Римский Форум. В ту ночь перед ними снова предстало удивительное сияние, и македонцы восторженно за ним наблюдали.

Хотя Байсеза и не была геологом, но ее очень интересовало, что в тот момент должно было происходить с ядром Мира. Ядро Земли было своего рода маленьким миром из железа, размером с Луну. Если сшивание Мира коснулось и его центра, то эта удивительная подземная планета, неумело собранная из кусочков, должно быть, теперь вся тряслась и бурлила. Ее внешние части, достигающие мантии, в свою очередь, будут тоже затронуты, взрываясь фонтанами расплавленной породы. Может быть, последствия этих подземных штормов уже ощущались где-то на поверхности планеты.

Магнитное поле Мира, создаваемое столь огромной железной динамо-машиной, как ядро планеты, скорее всего, ослабло. Вероятно, этим можно было объяснить часто видимые ею ночные сияния и неисправную работу их компасов. В нормальных условиях этот магнитный щит оберегал хрупкие формы жизни от безжалостного космического дождя: от тяжелых частиц, испускаемых солнцем, и остатков, долетавшим до планеты после взрывов сверхновых. Прежде чем магнитное поле сумеет восстановиться, жизнь на Земле будет страдать от космической радиации: рак, волны мутации — все они будут заканчиваться смертью. И если потрепанный озоновый слой тоже ослаб, то возросшую интенсивность солнечного света можно было объяснить усилившимся потоком ультрафиолетовых лучей, который причинит даже больший вред живым существам, обитающим на поверхности.

Но ведь жизнь существовала не только на поверхности. Мысли Байсезы устремились к нижним границам биосферы, в которой теплолюбивые древние существа выживали еще с первых дней Земли, укрывшись на океаническом дне и глубоко в скалах. Им не был страшен возросший на поверхности ультрафиолет, но если мир был разрезан до самой своей середины, то их владения, должно быть, были тоже расчленены. Имело ли место в глубинах такое же вымирание, как и на поверхности? И были ли такие же сферы ввинчены в тело планеты, чтобы наблюдать и за этим?

Корабли отправились дальше, рассекая волны вдоль южного побережья Франции, чтобы затем устремиться к восточным и южным берегам Испании, держа путь к Гибралтару.

Во время этого плавания следов людей они почти не встречали. Но в скалистых землях южной Испании лазутчики обнаружили поселения низкорослых созданий с нависшими бровями, обладающих огромной физической силой, которые убегали прочь, едва заметив македонцев. Байсеза вспомнила, что эта территория была одним из последних оплотов неандертальцев на пути продвижения человека разумного через Европу на запад. Если они действительно были поздними неандертальцами, то поступали весьма разумно, держась подальше от македонцев и их попутчиков.

Александра больше интересовал сам пролив, который он называл Геркулесовыми столбами. Океан за этими «вратами» был немного известен его поколению. За два века до рождения Александра некий карфагенянин, имя которому было Ганнон, совершил смелое плавание на юг вдоль Атлантического побережья Африки. Были у них и менее подтверждаемые документами сведения об исследователях, которые поплыли на север и обнаружили незнакомые, холодные земли, в которых лед не исчезал и летом, а солнце не садилось даже в полночь. Александр ухватился за свои новые знания о форме мира: такие странности было легко объяснить, если предположить, что плывешь по поверхности сферы.

Александр горел желанием немедленно бросить вызов безграничным просторам океана, отделяемым проливом от его владений. Джош его в этом поддерживал, так как хотел связаться с общиной в Чикаго, которая не должна была быть сильно удаленной от его времени. Но самого Александра куда больше интересовал новый остров, возникнувший посреди Атлантического океана, о котором сообщал «Союз»: взволнованный рассказами Байсезы о путешествиях на Луну, он сказал: «Одно дело покорять земли, и совсем другое — быть первым, вступившим на них».

Но даже царь оказался бессилен в сложившейся ситуации. Его крохотные суденышки не могли выжить в открытом море дольше, чем несколько дней, не приставая к берегу. Да и спокойные слова советников убедили его в том, что западная сторона нового мира могла еще некоторое время подождать. Так, с большой неохотой, перемешивающейся с предвкушением будущих приключений, Александр согласился повернуть обратно.

Флот двигался у южных границ Средиземного моря, вдоль африканского побережья. На этот раз их плавание было непримечательным, а берега — явно необитаемыми.

Байсеза снова замкнулась в себе. Недели, проведенные в царской экспедиции, вырвали ее из плена интенсивного общения с Глазом и дали возможность хорошенько поразмыслить над тем, что ей удалось узнать. Теперь же пустынные морские просторы и необитаемые владения суши пробудили в ее голове загадки Глаза.

Абдикадир и особенно Джош старались вывести ее из этого состояния. Как-то ночью, когда они втроем сидели на палубе, Джош сказал:

— Я до сих пор не понимаю, как ты можешь это знать. Когда я гляжу на Глаз, то не чувствую ничего. Готов поверить в то, что в каждом из нас таится способность чувствовать других, что разум каждого, который подобен пене на волнах темного океана времени, каким-то образом находит других, таких как он. Для меня Глаз — ужасно огромная загадка, в которой явно заключена невероятная сила… но сила машины, а не разума.