Диана Гэблдон - Накануне войны

– Il est un nain, – сказал он почти небрежно. Он сильно сжал плечо Германа, так что мальчик изумленно вскрикнул, затем резко повернулся на каблуках и вышел. Я услышала звук открывшейся входной двери, и холодный сквозняк пронесся по холлу в комнату.

Il est un nain. Карлик.

Фергус не закрыл дверь, и ветер задул свечи, оставив нас в полутьме, освещаемой лишь всполохами от жаровни.

Маленький Анри-Кристиан появился на свет совершенно здоровым, просто оказался карликом. Впрочем, он был слегка желтушным, со слабым золотистым отливом на коже, который придавал его круглым щечкам нежный румянец, что делало их похожими на лепестки нарцисса. Вместе с пятнышком черных волос на макушке он вполне мог сойти за китайчонка, если бы не огромные круглые голубые глаза.

В некотором смысле я даже испытывала к нему благодарность. Ничто другое, кроме рождения карлика, не отвлекло бы так внимание Риджа от меня и всех происшествий последнего месяца. Люди больше не всматривались в мое заживающее лицо и не замолкали неловко при моем появлении. Напротив, им всегда было о чем поговорить: со мной, друг с другом, а нередко и с Марсали, если я или Бри не успевали их вовремя остановить.

Надо думать, они и с Фергусом вели бы такие разговоры, будь у них такая возможность. Он вернулся через три дня после рождения ребенка, угрюмый и безмолвный, и остался ровно столько, чтобы согласиться с именем, выбранным Марсали, да поговорить с ней с глазу на глаз. Затем он ушел снова.

Если она и знала, где пропадал муж, то не распространялась об этом. Поэтому пока что они с малышом оставались в Большом Доме, с нами. Марсали улыбалась и уделяла внимание другим детям, как и положено хорошей матери, но, казалось, постоянно прислушивалась к чему-то, чего нет. К шагам Фергуса?

Было и хорошее: она всегда держала Анри-Кристиана подле себя: носила в импровизированном гамачке на груди или устраивала у ног в плетеной корзине из камыша. Я видела родителей, у которых рождались дети с дефектами, часто они сдавались, не в силах справиться с ситуацией. Марсали отнеслась к этому совершенно иначе и яростно защищала малыша.

Люди приходили под предлогом разговора с Джейми или чтобы взять у меня какого-нибудь отвара или целебной мази, но на самом деле им хотелось хоть мельком увидеть Анри-Кристиана. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Марсали напряглась и прижала Анри-Кристиана к груди, когда открылась задняя дверь и на порог упала тень очередного посетителя.

Она немного расслабилась, увидев, что в дверях стоит Йен.

– Привет, кузина, – сказал он с улыбкой. – Как вы с малышом себя чувствуете?

– Очень хорошо, – твердо ответила Марсали. – Пришел проведать своего нового родственника? – Она сузила глаза, испытующе глядя на него.

– Да, и передать ему маленький подарок. – Йен поднял большую руку и коснулся своей рубашки, которая оттопыривалась в одном месте. – Надеюсь, ты тоже в порядке, тетушка Клэр?

– Привет, Йен, – сказала я, поднимаясь на ноги и откладывая в сторону рубашку, которую латала. – Да, со мной все хорошо. Хочешь пива? – Я была ему рада: я составляла Марсали компанию, пока она шила или, точнее, стояла на страже, чтобы отгонять незваных гостей, пока миссис Баг занята курятником. Однако в хирургической настаивался отвар крапивы, и мне нужно было его проверить. Марсали вполне можно было вверить заботам Йена.

Оставив им кое-что перекусить, я ускользнула в хирургическую и провела приятные четверть часа наедине с травами, сцеживая настои, разбирая розмарин для просушки. Меня окружали насыщенные ароматы и безмятежность растений. В эти дни одиночество было роскошью – дети постоянно путались под ногами. Я знала, что Марсали не терпится вернуться домой, но нельзя было оставлять ее там одну, без Фергуса, которой мог бы за ней присмотреть.

– Вот мерзавец, – бормотала я себе под нос. – Самовлюбленная скотина.

И я была не единственная, кто так считал. Когда я шла назад по коридору, источая запах женьшеня и розмарина, я услышала, как Марсали высказывает подобные мысли Йену.

– Да, я знаю, что он сбит с толку. А кто бы не был? – говорила она с обидой. – Но почему нужно убегать и оставлять нас одних? Ты говорил с ним, Йен? Что он сказал?

Так вот в чем дело. Йен как раз был в одной из своих таинственных отлучек: должно быть, он встретил где-то Фергуса и рассказал об этом Марсали.

– Ну, – ответил он, замявшись на мгновение, – перекинулись парой фраз.

Я притормозила, не желая прерывать их разговор, но успела увидеть его лицо – воинственные татуировки странно контрастировали с сочувствием, которое светилось в глазах. Он наклонился вперед через стол и протянул руки.

– Можно мне подержать его, кузина? Пожалуйста.

От удивления Марсали выпрямилась на стуле, но осторожно передала ребенка, который было заворочался и запинался в пеленках, но быстро успокоился, удобно устроившись у Йена на плече, тихонько покряхтывая. Парень наклонил голову и осторожно прижался губами к большой круглой макушке Анри-Кристиана. Он что-то тихонько прошептал ребенку, кажется, на могавке.

– Что ты ему сказал? – спросила Марсали с любопытством.

– Это что-то вроде благословения. – Он легонько похлопал малыша по спине. – Ты говоришь с ветром, чтобы он сопутствовал ему, с небом, чтобы оно дало ему кров, с землей и водой, чтобы у него была пища.

– О, – выдохнула осторожно Марсали, – Йен, это очень мило. – Но следом она вся подобралась, как бы отказываясь отвлекаться. – Ты сказал, что говорил с Фергусом.

Йен кивнул с закрытыми глазами. Его щека покоилась на головке ребенка. Мгновение он молчал, но я увидела, как задвигалась его горло – как дернулось адамово яблоко, когда он сглотнул.

– У меня был ребенок, кузина, – прошептал он так тихо, что я едва расслышала.

Марсали услышала его. Она застыла, а игла, которую она только что подняла, блестела в руках. Затем, двигаясь очень медленно, она положила ее обратно на стол.

– Правда? – мягко спросила Марсали. Поднявшись, девушка обошла стол, шурша юбками, и села на скамью рядом с кузеном, деликатно положив руку на его локоть, чтобы он чувствовал ее присутствие.

Йен не открыл глаз, но втянул воздух и, по-прежнему прижимая ребенка к груди, начал говорить: голос его был не громче, чем потрескивание огня в очаге.

Он проснулся с внезапным осознанием того, что что-то не так. Перекатился на другую сторону кровати, где наготове лежало оружие, но прежде чем он успел схватить нож или копье, он снова услышал звук, который, должно быть, его разбудил. Он раздавался позади него – всего лишь резкий вдох, но в нем звучали боль и страх.

Огонь почти потух, он видел только темную макушку Вакотекехонсы, озаренную красноватым светом, да еще изгиб ее плеча и бедер под шкурами. Она не двигалась и не издавала больше звуков, но что-то в этих темных неподвижных очертаниях пронзало его сердце, как томагавк, поражающий цель.