Владимир Михайлов - Дверь с той стороны. Исток

- Выпью, - согласился Устюг. - Ты кончил с пассажирами?

- Где там, - сказал Рудик и махнул рукой.

- Хорошего понемножку, - решительно молвил капитан. - Пассажиры пассажирами, но батареи, я полагаю, важнее. Не пора ли приняться за восстановление?

Инженер помолчал, потом сказал хмуро:

- Что значит - восстановить? Сделать так, чтобы они казались исправными, наверное, можно, хотя и требует времени.

- Чтобы только казались?

- А за остальное никто не поручится. Штука тонкая. Если хочешь, можешь поглядеть у меня таблицы. Блоки мы и так перегрузили вдвое против нормального. А заменить пластины давно уже полагалось - рейс с Анторы по их графику был последним. Конечно, запас прочности у них был. Сработали они отлично: еще три входа-выхода сверх положенного - это немало. Но теперь, ты и сам видел, часть пластин надо выкинуть. Значит, остальные должны принять нагрузку больше нормальной. Когда они сдадут? Ты не знаешь, я не знаю и даже «Сигма» не знает.

- А поставить новые?

- Легко сказать… Мне этого делать не приходилось. Это работа обслуживающего отряда. Да и они ставили готовые. Конечно, попробовать можно. Но будут ли они работать и как? Не знаю.

- Выходит - никаких шансов? Не верю.

- Что никаких, я не говорил. Но шансы бывают разные. Машины - они вроде нас… - это была любимая тема Рудика. - Ты сам знаешь: в крайних условиях, в состоянии мобилизации всех резервов человек может сделать такое, на что в нормальном положении не то, что не осмелится - он об этом и думать всерьез не станет. Так и машины. В крайней ситуации… Только где она?

- В какой же, по-твоему, мы находимся?

- Нет, ты не так понял. Я не говорю, что положение наше нормально. Но нам ничто не угрожает - ничто такое, что требовало бы мгновенной мобилизации. Ладно, это - отвлеченный разговор. А вот тебе конкретно: «Сигма» подсчитала, что шансов на нормальную работу батарей под нагрузкой - меньше половины. Можно решиться, но можно и воздержаться. У нас на борту пассажиры. Риск, по Уставу, недопустим. Согласен, Уставом в нашем положении можно и пренебречь. Но ради чего? Вот если Карачаров снова превратит нас в людей, тогда, пожалуй, будет смысл рискнуть. А пока - не вижу.

Он помолчал.

- Если велишь мне подготовить машину к переходу, я подготовлю. Сделаю, что смогу. Но гарантии не дам. В общем, как решишь.

- А если физику повезет, то шансы, выходит, появятся?

Рудик покачал головой.

- Шансы останутся теми же. Но тогда просто нельзя будет не рискнуть. Тогда никто не позволит нам соблюдать Устав дотошно.

- Это кто же может нам не позволить? - ощетинился Устюг.

- Да хоть совесть. Или нетерпение. Что угодно. А в общем, ты капитан - командуй.

Устюг поразмыслил.

- И скомандую, - буркнул он в заключение. - Со временем.

Со временем. Не сейчас. А пока остается надеяться на Карачарова. Смутно и непривычно показалось капитану рассчитывать на кого-то, кроме себя и своих ребят. Ненадежно.

А тем временем пусть ему все-таки вольют этого зелья. Спокойнее будет на душе. Нерешенных проблем сразу станет вдвое меньше.

Так думал он, возвращаясь из энергодвигательного корпуса и привычно сохраняя подтянутый капитанский вид.

Разговор он услышал случайно, проходя по пассажирской палубе мимо бара. Мила и Нарев. Ее звонкий голос не спутать ни с контральто Веры, ни с хорошо поставленным меццо актрисы. Не говоря о Зое - ее голос капитан не спутал бы ни с чьим и никогда.

Устюг сразу же невольно остановился, хотя это и было нехорошо. Он почему-то испугался, что Мила и Нарев увидят его в открытую дверь, и ему стало отчего-то неудобно, что он застал их вместе.

- …Вы остаетесь одна. Я не могу видеть этого. Почему вы не хотите довериться мне?

- Вы ошибаетесь, я верю вам. Но вы ничем не можете мне помочь.

- Вы неправы. Я могу помочь. Я ведь все понимаю. И пусть я никогда в жизни не видал его…

- О ком вы?

- О вашем сыне.

- Не надо. Я запрещаю.

- Но послушайте же меня… Вам нужно с кем-то говорить о нем. И никто не поймет вас так, как я.

- Почему вы так решили?

- Разве вы не понимаете - почему?

- Молчите! - сказала Мила поспешно. - Молчите!

- И вы знаете, что я сделаю для вас все, что могу… и даже больше: то, чего сделать нельзя, за что не возьмется никто, кроме меня.

- Не знаю, что вы имеете в виду. Но если думаете, что помогаете мне, то ошибаетесь: я стараюсь не вспоминать…

- О возвращении?

- Ни о чем. Хочу жить сегодняшним днем…

- Но в сегодняшнем дне есть я!

- Для меня, - сказала она равнодушно, - нет никого.

- Поверьте… поверьте, и я был бы рад не думать о вас. От этих мыслей мне не становится легче. Но не могу, не могу…

Не помогает зелье, подумал капитан. И ему тоже. И всем?

- Я хочу на Землю, - говорила Мила. - К сыну…

- Вы думаете, это реально?

- Да! Я верю доктору Карачарову…

- Но зависит ли это только от него?

- Не понимаю.

- Это, пожалуй, даже хорошо. Но запомните: если никто, даже Карачаров не сможет вам помочь - это сделаю я. Но тогда…

Наконец-то они затворили дверь.

Какой-то миг казалось, что Зоя и капитан бросятся друг к другу, обнимутся, понесут околесицу, смысл которой не в словах, а во всем сразу: в голосе, дыхании, взгляде. Мгновение прошло; оба устояли. Устюг проглотил комок. «Я тебя люблю, - хотел сказать он, - сильнее, чем всегда»… И спросил сухо:

- Почему не действует анэмо? Что ты с ним сделала?

- Да просто уничтожила, - сказала она небрежно, сразу же попав в тон. - Весь запас.

- Ах, вот в чем дело. Ничего. Синтезируем.

- Не получится: рецепт тоже уничтожен.

Будь она мужчиной, капитан вряд ли сдержался бы. Но сейчас лишь стиснул зубы.

- Ты сердишься, потому что я не выполнила твоего указания? Но врач, как судья, не подчиняется никому.

- Ты ничего не понимаешь. В любой момент все может вспыхнуть, и пойдет такое…

- Ничто и не затухало. И, как видишь, все живы. А ты боишься?

- Не стыжусь признаться. Мой долг - сохранить людей. И твой тоже.

- Я и выполняю его. Берегу людей. А не просто мыслящую органику.

- Ты… ты решила, что лучше меня знаешь, что нужно и чего не нужно на корабле?

- Нет: ты не успел передать мне все свои премудрости - слишком мало мы были вместе…

- И поэтому ты выступаешь против меня?

- Не против тебя! За себя. Я борюсь за себя, и раз мое отношение к тебе - часть меня, то я борюсь и за то, чтобы сохранить его, а не задушить.

Ее отношение ко мне, подумал Устюг невесело. Интересно было бы узнать, каково оно: любовь или ненависть?

Наверное, мысль эта была написана у него на лице, потому что она сказала:

- Тебе все равно, что я теперь думаю и чувствую. Но так, как было, больше не будет. И давай закончим на этом.

Он хотел еще что-то сказать. Не сказал. Повернулся. Перед ним была дверь. Дверь, подумал он. Слишком часто в последнее время приходится закрывать двери с той стороны. А в какой стороне находится дверь, которую нужно открыть?