Вилли Петрицкий - Созвездие [антология]

- Геша, ты заблуждаешься, - сказал Арсик.

- Не перебивай. Скажешь потом… Я не вижу причин упрекать друг друга. Каждый делает свое дело так, как может. Игнатий Семенович по-своему, Арсик по-другому… Важен результат. Игнатий Семенович поднялся, подошел ко мне и протянул папку с тесемками. На папке было написано: «И.С.Арнаутов, А.Н.Томашевич. Оптическое запоминающее устройство. Принцип действия и расчет элементов».

- Именно результат, - сказал Игнатий Семенович.

Я взял авторучку и поставил на обложке корректорский знак перемены мест. Такую загогулину, которая сверху охватывала фамилию Игнатия Семеновича, а снизу - фамилию Арсика. Видимо, нашему старику этот знак был хорошо знаком, потому что он посмотрел на меня с негодованием.

- В интересах справедливости, - пояснил я.

- Вы тут все сговорились меня травить! - взвизгнул Игнатий Семенович и начал картинно хвататься за грудь и нашаривать валидол в кармане.

- Игнатий Семенович, сядьте, - спокойно сказал я. - Продолжаем разговор о моральном климате в лаборатории. Слово Арсику. Мне бы хотелось знать: почему у нас все пошло кувырком? Мне просто интересно.

- Завидую я тебе и твоему юмору, - сказал Арсик. - Грустно мне, Геша. Ничего я говорить не буду.

- Хорошо. Давайте работать дальше, - сказал я.

- В таких условиях я работать отказываюсь, - заявил Игнатий Семенович.

И тут Арсик подошел к старику, упал перед ним на колени и ткнулся лбом в его руку. Ей-богу, он так все и проделал. В любой другой момент я бы расхохотался.

- Простите меня, Игнатий Семенович. Простите, - сказал Арсик.

Игнатий Семенович вскочил со стула, снова сел, попытался отдернуть руку и вдруг беспомощно, по-стариковски задрожал всем телом и отвернулся. Нижняя губа у него дергалась

- Хорошо, хорошо… - с трудом проговорил он.

Остаток дня прошел в полной тишине. Мы боялись смотреть друг другу в глаза. Не знаю почему. В пять пятнадцать старик не ушел домой. Это случилось с ним впервые. Он сидел за столом и делал всегдашние выписки. Вскоре ушли Арсик с Шурочкой. Они покинули лабораторию, как палату тяжелобольного. Старик продолжал сидеть. Тогда я взял свой портфель, попрощался и тоже ушел.

Я вышел на улицу и пошел пешком по направлению к дому. Домой не тянуло. Я свернул в скверик и сел на скамейку. Захотелось курить. Я бросил курить несколько лет назад с намерением продлить себе жизнь. Я сделал это осознанно. Сейчас мне неосознанно захотелось курить. Борясь со стыдом, я попросил сигаретку у прохожего и закурил.

Что-то сломалось или начало ломаться в стройной системе вещей.

Докурив до конца сигарету, я почувствовал, что мне необходимо взглянуть в окуляры Арсиковой установки. «И правда, это похоже на наркоманию!» - с досадой подумал я, но пошел обратно в институт. Вахтерша удивленно посмотрела на меня, я пробормотал что-то насчет забытой статьи и поднялся в лабораторию.

Черные шторы, которыми мы пользуемся иногда при оптических опытах, были опущены. В лаборатории было темно. Только от установки Арсика исходило сияние. Светился толстый канат световодов, и сквозь фильтры пробивались разноцветные огни. Гамма цветов была от розоватого до багрового. В этом тревожном зареве я различил фигуру Игнатия Семеновича, прильнувшего к окулярам установки. Старик сидел не шевелясь.

Я сел рядом. Игнатий Семенович не заметил моего появления. Мне показалось, что его не отвлек бы даже пушечный выстрел. Я подождал десять минут, потом еще пятнадцать. Я не решался отвлечь старика от его занятия. Странное было что-то в моем молчаливом ожидании при свете багровых огней. Точно в фотолаборатории, когда ждешь проявления снимка, и вот он начинает проступать бледными серыми контурами на листке фотобумаги в ванночке.

- Нет, нет! - прошептал вдруг Игнатий Семенович и отдернул левую руку от установки. Ленточка фольги, блеснув, слетела с его запястья. Старик откинулся на спинку стула, закрыв глаза и тяжело дыша.

- Игнатий Семенович… - осторожно позвал я. Старик открыл глаза и повернул голову ко мне.

- А… Это вы… - проговорил он, а затем протянул руку к шнуру питания и выдернул его из розетки. Мы остались в абсолютной темноте. Некоторое время мы сидели молча.

- Спасибо, что вы пришли… Очень тяжело, очень! - донесся из темноты глухой голос старика. - Проводите меня домой, Гена, милый… Я сам, боюсь, не дойду.

Мы поднялись со стульев и на ощупь нашли друг друга. Я взял старика под локоть. Рука послушно согнулась. Я чувствовал, что Игнатия Семеновича покачивает. Он был легкий и податливый, как бумажный человечек.

На улице был вечер. Мы пошли через парк пешком. От ходьбы Игнатий Семенович немного окреп, а потом и заговорил. Он стал рассказывать мне свою жизнь.

Когда-то в молодости он очень испугался жизни, спрятался в себя и замер. Тогда он и стал стариком. Он боялся рискнуть даже в мыслях, а потом это превратилось в привычку, и он решил, что так жить - правильно и единственно возможно. Он воевал и имел награды. Воевал он, как он выразился, «исправно», то есть делал то, что прикажут, и не делал того, чего нельзя.

- Вы знаете, Гена, в каком-то смысле мне было легче в армии, - сказал он. - Детерминированнее.

После войны он стал физиком. С ним вместе учились несколько нынешних академиков. Они его удивляли в студенческие годы - они многое делали неправильно. Игнатий Семенович решил про себя, что таланта у него нет, а значит, нужно брать другим - прилежанием и терпением.

Так он выбрал жизненную стратегию.

- Я стал инструктивным, - сказал Игнатий Семенович. - Вы понимаете, что это такое? Сначала это было моей защитой, но после стало оружием. Я сегодня это понял… Но самое страшное не в этом. Я сегодня понял, что талант - это вера в себя, вера себе и сомнение относительно себя же. В равных долях! - воскликнул Игнатий Семенович. - Именно в равных долях! Вот в чем секрет… Я прошел мимо таланта.

У него было много сомнений и мало веры. Вера постепенно исчезла совсем. Но удивительно - вместе с нею исчезло и сомнение! Теперь уже Игнатий Семенович не верил и не сомневался. Он не сомневался в правильности своей жизненной стратегии.

Я вдруг вспомнил слова Арсика насчет бритвы, которую затачивают с двух сторон.

- Но много веры в себя и мало сомнений - тоже плохо, - сказал Игнатий Семенович, искоса взглянув на меня. И я тоже посмотрел на себя со стороны и задумался. Что хотел сказать старик?

Может быть, талант - это совесть?

- Я увидел сейчас себя, - продолжал Игнатий Семенович. - Я давно не смотрел на себя, не разрешал себе этого. Так, окидывал поверхностным взглядом - вроде все в порядке, застегнут… И вдруг заглянул вглубь. А там - ничего, Гена, понимаете?… И не поправить.

Мы попрощались возле его дома. Старик неожиданно улыбнулся и сказал: