Василий Каменский - 27 приключений Хорта Джойс

И все же «27 приключений» сложно назвать полноценным авантюрным романом. Действие его первой, «авантюрной» части помещено в нарочито условные декорации — Австралия, например, напоминает гибрид арабского Востока и черной Африки. Это какой-то балаган, Зурбаган [6] А. Грин, по нашему мнению, неуловимо присутствует в романе — в именах, в феерических кораблях; возможно влияние «Загадки предвиденной смерти» и ряда аналогичных произведений 1910-х гг., посвященных теме предвиденной или предуказанной и неотвратимой смерти. В 1910-х годах Каменский и Грин публиковались в одних и тех же изданиях — напр. «Синий журнал», «XX век». , не Австралия.

Мало того, смяты и приключения. Ничего не говорится о том, как была спасена танцовщица Ниа. Чукка просто-напросто выходит из дворца «великого вождя Джоэ-Абао», повелителя австралийского Соленого острова, и садится в аэроплан спасителей. Имеется, правда, одна сцена нападения жуткой «громадной» змеи длиной «не менее 3-х метров».

Все это напоминает не авантюрный роман и даже не редукцию авантюрной модели к сказочно-фольклорной праоснове [7] Николаев Д. Русская проза 1920-1930-х гг.: Авантюрная, фантастическая и историческая проза. М, 2006. С. 108–110. , а лихорадочно-сбивчивый рассказ увлеченного фантазиями ребенка. И в самом деле, здесь — кивок в сторону детского и юношеского чтения Васи Каменского, в сторону Ж. Верна, Т. Майн Рида, Д. Лондона и Д. Кервуда (в «северной» части), книжек-«выпусков» о сыщиках:

То он — Стенька Разин, жгущий костры в Жигулевских горах на вольной дороге — или вдруг — храбрый путешественник Майн-Рида в тропической Мексике…» [8] Корнеев Б. Поэт Великого Пролома // Мой журнал Василия Каменского. М., 1922. С. 10. .

Вот в детстве все — боги, все — рыцари, все — Колумбы, все — Робинзоны Крузо, все — Стеньки Разины и все — Друзья. Детство спаси нас, научи, создай [9] Каменский В. Его-Моя биография Великого Футуриста. М., 1918. С. 16. .

На кой она чорт — эта взрослость. <���…> Неслучайно и то, что Василий <���…> проповедывал <���…> о еще непотерянной возможности счастья стать всем <���…> разом взрослыми детьми [10] Там же, с. 15. .

Под созвездиями Детства и Дружбы и проходит вся вторая половина романа. Хорт, Рэй-Шуа и Чукка живут в землянке на Севере. Охотятся, рыбачат. В своем руссоистско-толстовском опрощении они обретают чистоту и простоту детей и зверей (Рэй-Шуа любит бегать на четвереньках, уподобляясь собаке или обезьяне). Полюбившая Хорта Наоми, приехав к ним, говорит:

Мы настоящие дети <���…> мы должны это помнить каждую минуту. Здесь детская человечества. Здесь домик новорожденного мира <���…> Поэтому я привезла, между прочим разных ребячьих игрушек и елочных украшений.

Итак, спасение (как всегда у Каменского) в детскости, в слиянии с природой, в рождении «первого мира человечества» и «перворайских садов ощущения вселенной» в лесной землянке.

Уместно привести тонкие замечания В. Абашева, видящего в «парадигме “смерти-воскресения”» и «возвращении-воскресении <���…> в природном и детском раю» — «окончательно сложившуюся и осознанную формулу собственной жизни» Каменского [11] Абашев В. В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе XX века. Пермь, 2000. С. 179, 182. . Это всецело относится и «27 приключениям».

Роман несомненно «автобиографичен» в том смысле, что представляет собой еще одну проекцию автобиографического мифа; это сжатая автоцитата, разворачивающаяся в настоящий каталог тем, образов, мотивов Каменского. И в этом смысле Хорт и Рэй-Шуа совсем не случайно выступают как авторские ипостаси [12] Отметим прямые автобиографические черточки: Хорт, как и Каменский в юности, работает конторщиком на железной дороге и, подобно Каменскому, провидит великое будущее авиации и восхищается Америкой; Рэй-Шуа дружен с Д. Бурлюком, оба ищут возрождения в лесной глуши и т. д. .

К ранней «Землянке» восходит проповедь единения с природой, из «Землянки» ономатопеические имитации птичьего пения и «заумные» вставки. И, как и в давней «Землянке», в романе ощутим огромный символистский пласт, вплоть до лексики.

Хрустальный корабль из видения Чукки, несущийся по серебряной реке к Мианги-бхва, «острову неотцветаемой весны, острову нескончаемой юности» — из поэмы «Цувамма» (1920), где описан одноименный «остров рубинных расцветов», «крыловейная Страна» поэтов и вечно цветущей юности. Из «Цуваммы» — загадочная горная обитель Галайя.

Отсюда же, точнее, из вариаций «Цуваммы» — подвешенная к потолку землянки механическая птица Цунта. В сценической версии поэмы «Цувамма: Легенда» появляется «Поэт-Птица из страны Цуваммы»; он «висит в огромной птичьей клетке под потолком на фоне фантастических растений» [13] РГАЛИ. Ф. 1497. Оп. 1. Ед. хр. 28. Каменский также предполагал назвать эту вещь «Слушайте поэта в клетке: Театропоэмия». .

Описание «урагана в лесу» — из «Стеньки Разина» (1916).

Раздвоенность Хорта — коллизия «Его-Моей биографии Великого Футуриста» (1918); монологи Рэй-Шуа, отказывающегося от писательства и отрицающего книги, фактически перепевают первые страницы этого сочинения. В романе, кстати сказать, реализован призыв «Его-Моей биографии»:

Книгу в искусстве (мертвая форма словопредставленья посредством бумаги и шрифта) — совершенно уничтожить, а перейти непосредственно к искусству жизни, помещая стихи и мысли на заборах, стенах, домах, фабриках, крышах, на крыльях аэропланов, на бортах кораблей, на парусах, на небе электрическим свеченьем, на платьях [14] Каменский В. Его-Моя биография… С. 6. .

В «27 приключениях» математик Хораз, герой романа Рэй-Шуа «Последняя книга», однажды сон видел, будто подряд шесть часов на небе ночном, вместе с миллионами жителей Нью-Йорка, большую читал вещь, большими электрическими буквами непрерывно печатавшуюся и большим экраном иллюстрированную. Кажется так это было? А через полгода весь Нью-Йорк действительно эту вещь на небе читал и гений изобретателя славил: Хораз какого-то бедняка электротехника этим изобретателем сделал, а сам в тишине своего кабинета новые вещи выдумывал и в мир посылал».

Эта фантастическая составляющая «27 приключений» весьма любопытна. Роман можно назвать если не авантюрным, то с полным правом — фантастическим.

Утопизм и фантастика были не чужды Каменскому, как и многим другим футуристам от Ф. Т. Маринетти до В. Маяковского. В уже упоминавшейся «Золотой банде», к примеру, типичное для фантастики первой четверти XX в. «лучевое» изобретение (здесь лучи превращают золото в газ) помогает пролетариату победить капиталистов и установить по всему миру коммунистическую власть.