Михаил Анчаров - Сода-солнце. Повести

И тогда поднялась Джиоконда и сказала быстро и звонко:

- Не уезжайте. - И замолчала, и все оглянулись на нее, и тогда она заговорила, и пятна выступили у нее на щеках.

- Нет, этого не может быть… Как же это так вдруг? А мой портрет? Вы же его не окончили, Леонардо… Это преступление перед искусством.

- Искусство! - сказал Леонардо. - Искусство в том, чтобы приносить пользу! И так я поступал всю жизнь как умел. Скорей… Скорей… - сказал он, собираясь.

- Не уезжай, любимый… - тихо и отчаянно сказала Джиоконда.

И стало совсем тихо, и вес перестали шевелиться, и Леонардо повернул к ней бледное лицо:

- Что вы… сейчас сказали… Монна Лиза?… - Любимый мой… - сказала Джиоконда ясным голосом. - Как сладко говорить «любимый»…

- Что ты говоришь, безумная! - крикнула ей нянька Анита. - При людях!

- Ну вот, теперь ты знаешь, - торжествующе сказала Джиоконда. - Пусть! Все равно… Я столько времени молчала… Да, я люблю тебя… ты мои! Ты никуда теперь не уедешь!..

- Что она говорит?! Что говорит… Опомнись… ты замужем, - в страхе сказала Анита.

- Мой муж, - с презрением сказала Джиоконда. - Он меня получил за долги, когда разорился отец… Но душу за долги не получают… А я ее тебе отдала, Леонардо… Ты не посмеешь отказаться…

- Я! - воскликнул Леонардо, глядя на Джиоконду в горе и счастье. - Мне отказаться от такого дара?! Еще до встречи с тобою я тебя любил - при встрече только припомнил! Что же мне мешало сказать тебе это? О мадонна! Неужели этот мул, что купил тебя, как мешок овса?! Я угадал, что встречу тебя, - не угадал только, как это случится…

- Ты не уедешь? - сказала Джиоконда.

- Сердце мое, рвись… - сказал Леонардо.

- Ты не уедешь!

- Что же нам делать?! Скажи? Неужели, словно собакам, ухватив кость, вползать в конуру? Ведь то, что живет в моей душе, не даст, чтобы я спокойно ел и пил, когда за долги продают девчонок, когда нищие дети просят хлеба! Их тощие, немытые руки за сердце меня держат…

- Да, ты уедешь, - тихо сказала Джиоконда. - Я не угадала…

- Молчи, молчи! Не гляди так! Я тоже не стану глядеть на тебя. Давай посмотрим на портрет.

И Леонардо положил руки на спинку кресла, стоящего перед мольбертом.

- Прощай, - сказал Леонардо. - Прощай! Здесь все, что я умел… На этом холсте слиты ты и я… Смотри в глаза - узнаешь? Это мои глаза. Смотри в уста - это твоя улыбка… Я знаю, я сделал удивительную вещь. Теперь вижу… Здесь все звенит, как песня. Здесь руки умеют разговаривать… Видишь, одна рука зовет: «Не уходи!» - «Прощай, прощай!» - отвечает другая… А голоса их в складках рукавов отдаются печальным эхом…

И Леонардо опустил голову на руки, лежащие на спинке кресла.

И тогда, тяжело сглотнув комок слез, Джиоконда сказала ровным голосом:

- Возьми с собой портрет, Леонардо… Пусть он всегда будет при тебе… Где бы ты ни был… Я так хочу… И… эту шаль, - сказала она и накинула на портрет кружевную свою шаль. - Прощай, - еще сказала она.

И тут Франческо Мельци по знаку Зороастро снимает накрытый черной шалью портрет и выносит.

И тут Анита, нянька, ненавидевшая Леонардо, поднимает его голову, крестит и ведет к дверям. И Зороастро его выводит.

А Джиоконда прикрывает ладонью рот и молча плачет.

И тут входит муж.

- В чем дело? - спрашивает он. - Что случилось, Мона Лиза?

- Синьора расстроилась, потому что прекратят писать портрет, - говорит нянька в замешательстве. И выводит Джиоконду.

- Н-да… - говорит муж, - странные особы эти бабы… И плачут и хохочут - все невпопад…

Он хлопает в ладоши, входит мальчик.

- Подмети да закрывай окна в доме… - говорит синьор Джиокондо. - Свежо на улице…

…Ученый посидел молча, закрыв глаза, потом снял шлем и попросил, чтобы его выпустили.

Выкатили кресло. Отстегнули ремни. Человек взял микрофон. На верхнем этаже, как сорвавшиеся с цепи борзые, наперегонки застучали телетайпы, отпечатывая вступление.

- Вечер. Сад, - сказал человек. - Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины-, старая и молодая. Молодая поет: «В сновиденьях моих… мы друг к другу прильнули… Мы с тобою вдвоем… мы с тобою вдвоем…»

- Семина, - сказал метрдотель. - Ты бы хоть подмела у своих столиков, что ли.

- Не пойду, - сказала официантка. - Очень нужно.

- Я ее не осуждаю, - сказала подруга. - Создайте условия - тогда спрашивайте работу.

- А ты помолчи, - сказал метрдотель.

- Семина - хороший работник, - сказала подруга. - А издевательства она терпеть не обязана.

- А ты помолчи, - сказал метрдотель.

- Конечно, мы обязаны быть вежливыми, но и посетитель должен быть на высоте, - сказала подруга. - Я такого первый раз вижу… То дрыхнет, то спорит, то спит, то лается.

Приезжий как раз досматривал очередной сон в этом кафе-заповеднике, где ничего не изменилось за столько лет. Он так и заснул, привалившись щекой к столику. Пьяница? Нет. Он и не пил ничего. Семина знала это точно. Больной, может быть? Вряд ли. Валентина Николаевна относилась к нему как к здоровому. А это все! Валентина Николаевна умница, зря ничего не делает. Вот и сейчас сидит тихонечко и ждет, когда этот хмырь проснется.

Официантка Семина застыла. Ей показалось вдруг, что она видит сон, который снится приезжему.

…- Дворник… - недовольно сказал приезжий. - Что эго за работа для вас, ей-богу… Образованный человек работает дворником.

- Я не образованный, - сказал дворник (вжик… вжик… метла), - я интеллигентный.

И запел:

- Я от тебя дурею, - сказал приезжий.

- Одуреешь тут… - ответил дворник.

- Как называется этот переулок?

- Прошлый… Называется «Прошлый переулок».

- Странное название.

- Ничего странного, - сказал дворник. - Единственный переулок, где сохранилась булыжная мостовая. Музей-заповедник под открытым небом. Сейчас это модно. Здесь живут всякие знаменитости.

- Иду, Валентина Николаевна, иду! - сказала официантка Семина и побежала принимать заказ у знаменитой артистки.

Она приняла заказ, стараясь не смотреть на спящего. Знаменитая артистка дотронулась до ее локтя.

- Как-то странно, - сказала артистка. - Правда? Не то душно, не то холодно? Ты не находишь?

- Нет… - сказала официантка Семина и содрогнулась. - Что вы? Ничуть не холодно.

- Ты как думаешь, можно в этом доме снять комнату? - спросил приезжий, оглядывая одноэтажный дом позади кафе.

- Сомневаюсь, - сказал дворник. - В первой квартире живет Венера.

- Какая Венера?

- Какая! Обыкновенная. Милосская, - сказал дворник. - Сдасть она тебе комнату? Не сдасть. У ей любовники. Она стесняется… Во второй квартире живет Теодор Амедей Гофман, фантаст. Ты ему не подойдешь. Он любит людей обстоятельных. Которые не удивляются. А ты все удивляешься.