Хуан Арреола - Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света»[искусственный сборник]

Колени у меня так дрожали, что пришлось сесть. Меня лихорадило, я казался себе больше, крупнее, чем был на самом деле, и понимал, что говорю слишком быстро. Ей же нечего было сказать: ни голосом, ни лицом, ни телом.

— Человек — животное стадное, — продолжал я, ощупывая ноющий нос, — поэтому совершенно очевидно, что доброта больше способствует выживанию, чем жестокость. Но какое чувство приятнее? Что приносит больше удовлетворения? Возьми наугад сотню человек, и окажется, что по крайней мере двадцать или тридцать из них прекрасно осведомлены в области психологических пыток и физической кастрации, а двое, может быть, даже настоящие садисты. Скажем, твой отец завещал все свои деньги церкви, а тебе оставил только сотню долларов, так ведь он был артист своего дела! Всегда проще вывалять человека в грязи, чем осчастливить. Вот почему садизм и мазохизм становятся последним прибежищем пресыщенных людей. Это извращение долго не надоедает, его пикантность в том, что…

— Наверно, пуритане были правы, — задумчиво произнесла она. — Наверное, наслаждение и есть корень зла. Но Боже мой, как бесцветна без него жизнь!

— Одна из моих главных драгоценностей, — сказал я, — это пуговица; мой приятель Джон-Макаронина их расписывал и продавал по дешевке. Джон был единственный настоящий анархист, которого мне довелось встретить в своей жизни. На пуговице написано: "Лемминги, вперед!" Лемминг явно испытывает неизъяснимое наслаждение, когда мчится в море. Страсть к самоуничтожению заложена в нем от природы, это часть той самой жизненной силы, благодаря которой живые существа зарождаются и появляются на свет. Делай то, что тебе приятно. — Я рассмеялся, а она отпрянула. — Так вот, сдается мне, что Господь наш — либо садюга, либо жуткий болван. Я толком не знаю, презирать его или восхищаться.

И тут у меня разом кончились все слова и силы. Я отвел от нее взгляд и долго смотрел на свои колени. Мне было стыдно, как человеку, который устроил скандал в спальне больного.

Через некоторое время она нарушила молчание:

— А ты здорово разглагольствуешь.

Я по-прежнему не поднимал глаз.

— Когда-то я проработал целый год преподавателем экономики.

— Ты ответишь мне на один вопрос?

— Если смогу.

— Что за радость была меня воскрешать?

Я подскочил, как ужаленный.

— Погляди на меня. Ну! Я примерно представляю себе, в каком я была состоянии, когда ты меня увидел. И догадываюсь, чего тебе пришлось со мной хлебнуть. Я не уверена, что сделала бы то же самое даже для Джо Энн, а она моя лучшая подруга. Ты не похож на типа, увлекающегося больными бабами, и уж тем более, черт подери, на богача, у которого уйма свободного времени. Так что же за кайф ты ловил тут в последние дни?

— Мне хотелось понять, — огрызнулся я. — Видишь ли, я очень любопытен.

— И что, удалось?

— Да. Я сложил головоломку.

— Значит, ты теперь уйдешь.

— Нет, — машинально ответил я. — Ты же еще не…

И осекся.

— Существует кое-что другое, не только наслаждение, — сказала она. — Иная система стимуляции, только мне кажется, это не электроды, которые я вставляла себе в голову. Это не мозговая стимуляция. Можешь назвать ее стимуляцией мышления. Или просто радостью… своего рода удовольствием, которое возникает у человека, когда он сделает что-то хорошее или преодолеет жгучее искушение совершить дурной поступок. Или когда постижение Вселенной кажется реальностью. Никакая другая радость не бывает столь ослепительной и жгучей, поверь мне. Но за это надо платить. За это приходится отказываться от удовольствий или даже терпеть ужасную боль.

То, о чем ты говорил, конечно, правда. Нервная система и инстинкты, которые мы унаследовали от животных, действительно портят нам жизнь. Но ты сам сказал, что человек — существо, которое вечно в движении, ему тесны любые рамки. С тех пор как в человеческом мозгу затеплился разум, мы пытались преодолеть свои инстинкты, стать другими. И, ей-богу, нам это удастся. Просто эволюция — процесс медленный. Для появления мыслящей обезьяны потребовалось двести миллионов лет, а ты хочешь, чтобы всего за несколько столетий она резко поумнела? В нас, конечно, многое от леммингов, мчащихся в море, но есть и другая сила, сила противодействия. Иначе людей на земле уже не осталось бы, и не существовало бы слов, чтобы вести этот разговор и… — она окинула взглядом свое тело, — и я бы эти слова тут не произносила.

— Ну, это вышло чисто случайно.

Она хмыкнула:

— А что не случайно в нашей жизни?

— Ладно, все путем! — заорал я. — Все распрекрасно! Раз мир спасен и ты его держишь под контролем, то я пошел.

Когда я кричу, у меня прорезается мощнейший голос. Но она и бровью не повела, а продолжала как ни в чем не бывало.

— Теперь я могу сказать, что я сполна познала наслаждения. И, пожалуй, остаток жизни проведу, придерживаясь золотой середины. Посмотрим, что из этого выйдет. Начнем хотя бы с того, что я попрошу тебя минут через десять принести мне слабенький чай и гренки. Что же касается другого, то есть радости, то я хочу испытать ее в полной мере. Я ни черта не знаю о радости, но, насколько мне известно, она связана с нежностью и заботой и… как, кстати, тебя зовут? Ты говорил…

— Неважно! — рявкнул я.

— Ну, хорошо. А что я могу для тебя сделать?

— Ничего!

— Но тогда зачем ты сюда пришел?

Я так рассвирепел, что выложил ей все начистоту:

— Я пришел обчистить твою вонючую квартиру!

Она выпучила глаза, а потом бухнулась в подушку и захохотала, да так, что даже прослезилась. Я пытался удержаться, но не смог и тоже рассмеялся, и мы вместе делили ее радость точно так же, как прошлой ночью делили ее горе.

А затем она посерьезнела и сказала:

— Знаешь, тебе придется подождать недели две, стереоустановку ты один не утащишь… Да, и намажь гренки маслом, пожалуйста!

За первую неделю мая произошло одно убийство. За вторую — четыре; за третью — девятнадцать. В четвертую было убито тридцать девять человек.

Почти всех застрелили — из револьвера, из винтовки или дробовика. Четверых прирезали — двоих мясницкими разделочными ножами, а одного прикончили вилкой, всаженной много раз в позвоночник. Возмущение вызвала не столько сама вилка, сколько то, что, приходится продолжать пользоваться за обедом такими же.

Мэр сказал: "Это надо прекратить!"

Губернатор сказал: "Это надо прекратить…"

Президент через министра здравоохранения и социального обеспечения сказал примерно то же самое.

Начальник полиции и генеральный прокурор, сказали, что перевернут все вверх дном, а ФБР сказало, что очень сожалеет, но это все местные дела.

Никто так никогда и не узнал, кто входил в Комиссию и откуда взялась это объявление — целая газетная полоса! — но за него заплатили: там говорилось, что в пределах города выплачивается десять тысяч долларов наличными за голову любого застигнутого на вооруженном ограблении, и сто тысяч в пользу наследников того, кто будет убит при попытке предотвратить вооруженное ограбление.