Глеб Голубев - Огонь хранитель

— Слушай, я бросаю трубку!

— Стой, стой, не кипятись. Ты оказался гениально прав, старик! Он действительно прилетал, Сын Неба. И записал на проволоке свой отчет о том, что видел. Понимаешь?

— Как записал?

— Прочитать тебе лекцию? Но это дорого обойдется по телефону. Прилетай сюда и все увидишь собственными глазами. Понимаешь: увидишь сам своих древних греков!

— Брось меня разыгрывать!

— Я не шучу. Колоссальное открытие. По буквам: кумир, осел, летает, Ольга, сапоги, сорока…

— Разъединяю, ваше время истекло.

— Вылетай немедленно!

Неужели это возможно?

Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на след посещения нашей планеты гостями из космоса?!

И хотя я интуитивно ждал, что разгадку Сына Неба принесет именно эта проволока, найденная нами в пещере, все равно рассказ Михаила о его сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.

Моток проволоки лежал на белом лабораторном столе, и я не мог отвести от него глаз. Неужели на этой тонкой металлической нити в самом деле записан отчет о том, что увидел Сын Неба, игрой судьбы заброшенный две тысячи лет назад в маленький греческий городок на берегах Крыма? И неужели я сейчас сам загляну в тот далекий мир, увижу все его глазами?!

Мне не терпелось увидеть, и я плохо слушал объяснения Михаила о всей технике расшифровки видеозаписи на проволоке, о том, как он подбирал наилучший режим, какие использовал приборы, — но он против обыкновения, кажется, не обиделся на мое невнимание. Потом начал клясть себя, что во время экспериментов над проволокой размагнитил часть записи.

— И какую часть! Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано приземление космического корабля. А теперь мы не узнаем, как это произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!

— Ладно, теперь этого уже не поправишь. Показывай скорее, что есть! — взмолился я.

Но он словно нарочно взялся томить меня и решил обставить просмотр магнитной записи не менее таинственно и торжественно, чем жрец свои пророчества в храме Асклепия. Усадил меня в глубокое кресло в лаборатории перед овальным экраном, велел откинуться свободно на спинку, расслабить мышцы и ни о чем не думать.

— Просто смотри, какие картины станут возникать. И запоминай все детали, чтобы подробнее потом записать.

Затем он притушил огни в комнате, оставив только слабую лампочку возле приборов, с которыми страшно томительно и долго возился, что-то настраивая.

— Да скоро ты? — взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому что увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад…

Изображение было расплывчатым, смутным, нерезким, словно снимок, сделанный неопытным фотографом, без всякой наводки на резкость. Порой оно совсем пропадало, потом появлялось вновь. Но мой наметанный глаз археолога дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.

Передо мной, несомненно, была главная городская площадь — агора, вымощенная черепками битой посуды и заполненная пестрой толпой. Особенно отчетливо был виден один угол ее, огороженный деревянными жердями, — вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в некоторых источниках.

У подножия мраморного изваяния, на пьедестале которого написано: «Народ поставил статую Агасикла, сына Ктесии, предложившего декрет о гарнизоне и устроившего его…», в полном безразличии и отупении прилегла на камни морщинистая старуха, похожая на комок грязных тряпок. Рядом с ней, скованные цепями по рукам и ногам, лежат два скифа: один с рыжей косичкой, торчащей из-под рваной остроконечной кожаной шапки, и в куртке из грубо выделанных бараньих шкур, другой почти совсем голый, со взлохмаченной головой…

…Тенистый мраморный портик какого-то, видимо, общественного здания. Сидя за низеньким столом, заваленным свитками папируса, три пожилых грека внимательно, но довольно равнодушно наблюдают, как плечистый, обнаженный до пояса палач с бритой головой привязывает к большому пыточному колесу перепуганного раба, еще совсем подростка.

Все это в каком-то странном ракурсе — словно увидено глазами человека, сидящего на корточках.

…Ночь. По уснувшему морю медленно и бесшумно скользит небольшая лодка. На носу ее укреплена выступающая далеко вперед длинная палка с факелом на конце. Пламя отражается в черной воде, роняет в нее шипящие искры, выхватывает из темноты нависшие над морем скалы.

На носу лодки стоит юноша в набедренной повязке, с трезубцем в занесенной над головой руке и всматривается в воду при неверном свете факела…

Картины давно отшумевшей жизни возникали перед моими глазами. Они были отрывочными, бессвязными: промелькнет — и пропала. Так любознательный турист, попав в незнакомый город, бесцельно щелкает направо и налево своим неразлучным фотоаппаратом, не давая ему ни отдыха, ни покоя. Поэтому и пересказать эти коротенькие уличные сценки, пестрый калейдоскоп промелькнувших лиц горожан, воинов, любопытных женщин, чумазых ребятишек — связно пересказать все это просто невозможно. К тому же, как я уже говорил, изображения порой были очень смутными, едва видимыми, да вдобавок меня еще сбивали с толку неожиданные ракурсы.

То промелькнет мальчик, повисший на уздечке упрямого ишака и тщетно пытающийся сдвинуть его с места… То запыхавшийся, с побледневшим от напряжения лицом, тяжело дышащий атлет. Он очищает со щеки стригалем, похожим на серп, приставшую грязь, а вдали виднеется кусочек стадиона…

На покатой каменной площадке с желобками рабы давят босыми ногами виноград. Один из них так приплясывает, что брызги разлетаются далеко во все стороны.

А на соседней площадке применена уже примитивная «механизация», видимо заинтересовавшая небесного гостя. Тут виноград давят под прессом, накладывая на него каменные плиты — тарпаны. Сверху ягоды накрывают доской и прижимают ее длинным рычагом, на конце которого, болтая ногами, повисают два рослых раба.

Сын Неба заглянул в литейную мастерскую — и вот перед нами мастер в кожаном фартуке, прикрывая ладонью глаза от пламени, осторожно сливает в форму расплавленную, пышущую жаром бронзу…

А вот гончар формует на деревянном вращающемся круге, который устало крутит худенький мальчик, остродонную амфору.

Мы видим, как взрослые, устроившись в тени большой сосны, азартно играют в некое подобие шашек, передвигая по разлинованной доске круглые костяные пластинки. А рядом, тут же, маленькие мальчик и девочка усаживают глиняную куклу в крошечную повозочку с непомерно большими колесами.