Алексей Корепанов - Призрачный сфинкс

Он отрешенно бродил за спинами толпившихся у гроба людей, сердце изнемогало от холода и пустоты, а вокруг вновь, как когда-то, шелестели слова: «Скоропостижно, в субботу вечером… Ничем не болела… Еще в пятницу сидела тут, на скамейке, с ребятами… С отцом плохо, увезли…» И бился, бился в бетонные стены многоэтажек плач женщины в черном платке, сидящей у гроба.

«Особенный день», – сказала она. И не дожила до этого дня. Скоропостижно умерла накануне.

Он был почти уверен в правильности своего предположения, к которому, оказывается, пришел давным-давно, только боялся признаться себе в этом. Ныло, ныло сердце…

Когда отзвучала печальная музыка, он вместе с другими сел в автобус и поехал на кладбище. Стоял у могилы, смотрел на гроб. Все уехали назад, к поминальному столу, а он остался там, у земляного холмика, окруженного венками и покрытого почти увядшими уже цветами. Сидел неподалеку, в редкой тени тополя, и смотрел в пустоту невидящими глазами. Потом бесцельно бродил между оградами, обелисками, плитами, памятниками и крестами, словно решил навсегда остаться среди этой тишины.

Под вечер он вытащил из-под куста давно примеченную лопату и направился к свежему холмику.

Действовал быстро, с яростью, стиснув зубы, не глядя по сторонам, не обращая внимания на испачканные землей брюки и промокшую от пота рубашку. Тяжело дышал, отплевывался от пыли, но продолжал размеренно и целеустремленно разрывать могилу. Думать он ни о чем себе не позволял, он превратился в обыкновенный копающий механизм наподобие экскаватора. И лишь когда лезвие лопаты со стуком наткнулось на деревянную преграду, вздрогнул и обессиленно привалился к стенке могилы.

Но только на несколько секунд. Вновь с ожесточением принялся за работу и, не колеблясь ни мгновения, попытался поддеть лопатой крышку гроба. С третьей или четвертой попытки это ему удалось. Крышка приподнялась, держась на гвоздях, он схватил ее и, напрягшись, отвалил в сторону.

Ноги его обмякли и он сел на не успевшую еще спрессоваться землю, хотя увидел именно то, что и ожидал увидеть.

Гроб был пуст. Тело умершей исчезло.

Небо уже начало темнеть, и маячили в нем первые нетерпеливые звезды, не испугавшиеся догорающего заката, когда он расставил помятые венки вокруг вновь насыпанного им могильного холмика. Отнес на место лопату, долго умывался и чистился у колонки рядом с кладбищенской конторой, хмуро глядя на захлебывающегося лаем пса, рвущегося с цепи. Подставил голову под холодную струю, выпрямился и медленно пошел к воротам, машинально вытирая лицо рукавом.

Однажды в детстве, в пионерском лагере, он получил на утренней линейке солнечный удар. («Не было…»). Все тогда поплыло перед глазами, он погрузился в темноту, а очнувшись в тени, в беседке, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Сейчас он испытывал похожее состояние, и хотя ноги двигались, но движение это происходило без его участия, как бы само по себе. Он не знал, куда обратиться со своим страшным открытием: в исполком? в милицию? в газету? в Божий храм?.. Все мышцы болели, а голова была словно переполнена той самой еще не успевшей спрессоваться рыхлой землей. Этот тяжелый запах земли пропитал его, въелся в кожу, в волосы, мешал дышать…

Он едва добрался до своего дома, долго стоял под душем, отмывался, и все никак не мог отмыться от этого запаха, а потом обессиленно лежал на диване, глядя в потолок, нависающий над ним подобно крышке гроба.

Он лежал, а в углах комнаты затаились тени, которые не в состоянии был разогнать неяркий свет настольной лампы – и в его сознании постепенно сложилось некое представление о тех событиях, невольным свидетелем которых он стал.

Есть стол у стены, и лампа на столе, и четыре стаканчика для карандашей. Стаканчики расставлены на одной линии, перпендикулярно стене, а настольная лампа стоит перед ними, у края стола, и освещает стаканчики и стену. И на стене видна только одна тень, хотя стаканчиков – четыре. А теперь нужно поменять местами понятия. Предположить, что именно тень от стаканчиков – это предмет, а стаканчики – тени от него. Один предмет – и четыре тени. И находятся тени-стаканчики не на обыкновенном письменном столе, а как бы на поверхности потока времени. Самый удаленный от стены стаканчик – в самом удаленном от данного момента прошлом, самый ближний – в прошлом недавнем. Oднa сущность – и несколько ее проявлений… в разное время… Умирали не разные люди – умирала постоянно одна и та же… А потом вновь появлялась, потому что ее вновь посылали в этот мир.

И будут посылать до тех пор, пока она не выполнит свое предназначение.

До сих пор неким защитникам удается справляться с девушкой-тенью, посланницей неведомых инфернальных сил, чью злую волю призвана она исполнить… Но, возможно, она – не единственная тень, возможно, таких теней много – и не становится ли их все больше и больше с каждым днем?..

…Долго, долго, бесконечно долго длилось тяжелое оцепенение – и он все-таки нашел в себе силы очнуться, потому что почувствовал вдруг, как сквозь запертую входную дверь пытается проникнуть в его квартиру и дотянуться до дивана нечто – СТРАШНОЕ. Чье-то присутствие до ужаса осязаемо ощущалось в тишине, что-то грозное, невыразимое чувствами, шарило огромными лапами, стараясь пролезть в комнату. Обливаясь потом, задыхаясь, покачиваясь от ударов взбесившегося сердца, он поднялся, включил люстру, закрыл двери в прихожую и на балкон. И просидел до рассвета за столом, скорчившись от ужаса, каждой клеткой тела ощущая бездонную тишину на лестничной площадке, где затаилось то невыносимое, что пришло за ним, ставшим случайным свидетелем и раскрывшим тайну.

И только на рассвете ему стало легче, но он знал, что второй такой ночи не переживет…

По тротуару шли люди, туда-сюда сновали по дороге автомобили, из чьего-то открытого окна доносилась ритмичная музыка, откуда-то тянуло горьковатым дымом – но доктор Самопалов ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Он медленно обретал собственное сознание, тягучим сиропом переливался в собственное «я», продолжая неподвижно сидеть в своей машине.

Миновало не менее десяти минут, прежде чем он окончательно пришел в себя.

Виктор Павлович Самопалов был хорошим специалистом, хотя и плохой специалист вряд ли бы ошибся в данном случае с диагнозом. Как ни упирайся, как ни отвергай эту мысль, но Виктору Павловичу пришлось-таки признать: налицо явные признаки психического расстройства. Доктор Самопалов, разумеется, знал, что болезни психики, в отличие от гриппа или сифилиса, не бывают заразными, но, вопреки всем доводам разума, вопреки всем канонам психиатрии, склонен был полагать, что именно заразился. И он знал, от кого. Впрочем, правильнее было бы назвать это явление не заражением, а индукцией. Индуктором – сознательным или бессознательным – выступал Игорь Владимирович Ковалев, а реципиентом – он, Виктор Павлович Самопалов, врач-психиатр. И таких реципиентов (как и теней из чужих воспоминаний, скорее всего, порожденных или инициированных из сферы подсознания Демиургом) могло быть много. Очень много.