Алексей Корепанов - Призрачный сфинкс

Поднявшись на каменное полуразвалившееся крыльцо, доктор Самопалов открыл дверь и оказался в полумраке – солнечному свету препятствовали сгрудившиеся под окнами разросшиеся кусты сирени. За стеклянной перегородкой сидел у окна, упираясь локтями в стол, лысоватый пожилой человек в помятом белом халате. Человек читал славящийся своими еженедельными полунепристойными публикациями еженедельник «светской хроники» «По бульвару», и был настолько увлечен этим занятием, что не замечал ничего вокруг. Это был некогда многолетний бессменный председатель профкома Хижняк, после выхода на пенсию пристроенный на должность больничного архивариуса.

Вообще-то, по существующим нормативам, больничные архивы надлежало хранить не более двадцати пяти лет. Но учреждение, в котором работал доктор Самопалов, было не простой лечебницей, а клиникой, то есть больницей, где помимо лечения страждущих велась и научно-исследовательская работа. Любая же действительно научная и исследовательская работа невозможна без солидной многолетней и разнообразной базы данных. Вот эта объемистая база данных, периодически атакуемая грызунами и сыростью, и хранилась в приземистом строении в дальнем уголке больничного двора.

Следуя за бывшим профсоюзным лидером, доктор Самопалов пробирался между стеллажей, заваленных бумажными папками, все более углубляясь в пропитанные сыростью недра больничного архива. Доведя Виктора Павловича до нужных полок, Хижняк заторопился к своему столу, где ждал его недочитанный еженедельник с фотографиями участниц конкурса «Мисс Ягодицы года». Доктор Самопалов окинул взглядом кипы слежавшихся бумаг, вздохнул и приступил к поискам.

Собственно, ни на какие открытия он не рассчитывал, и в раскопках этих не было абсолютно никакой нужды – дед Игоря Владимировича Ковалева не лечился, а просто прятался в больнице, и не могло идти речи о каком-то заболевании, полученном Демиургом по наследству. Но доктор Самопалов был убежден в том, что просто обязан просмотреть историю пусть даже лжеболезни Антонио Бенетти – потому что все, прямо или косвенно связанное с Демиургом-Ковалевым, теперь обрело в его глазах особое, весьма и весьма зловещее значение.

Морщась от запахов сырости и пыли, доктор Самопалов перебирал бумажные папки, на которых выцветшими от времени фиолетовыми чернилами были выведены фамилии давних пациентов. «Сорок восьмой год прошлого века, – думал доктор Самопалов, – почти шестьдесят лет назад. Жив ли сейчас хоть кто-то из них?..». Здесь, спрессованные, заключенные в ветшающие бумажные обложки, лежали годы, годы, годы… Прошедшие годы… Ушедший век. Да что там век – ушедшее тысячелетие!

Виктор Павлович вдруг вспомнил, как шесть лет назад дождался, наконец, и использовал уникальную возможность обратить в реальность известную строку Пастернака. Утром первого января две тысячи первого он с женой вышел на улицу – прогуляться и заодно зайти в гастроном (сын еще спал). Погода была не ахти, с неба сыпал мелкий полудождь-полуснег, но группки молодежи уже бродили туда-сюда, потягивая свои слабоалкогольные «бренди-колы». Поравнявшись с одним таким более-менее симпатичным табунком тинейджеров, Виктор Павлович спросил – хотя знал, что рискует нарваться на «посылание подальше»: «Какие, милые, сегодня тысячелетье на дворе?». И действительно, один долговязый жеребенок, оторвавшись от своей «колы», ломким голосом пробасил: «Ты че, дядя, не проснулся?» – но хорошенькая девчушка тут же всплеснула руками, звонко рассмеялась и проговорила сквозь смех: «Ой, какая прелесть! Димыч, тупой, это же Пастернак! Класс! Народ, пошли всех спрашивать!»

Оказывается, «кола» была не единственным занятием жеребяток – кое-кто из них еще и читал книги. И это было приятно, и вселяло надежду…

Получасовые поиски наконец увенчались успехом – в руках Виктора Павловича оказалась помятая, покрытая какими-то желтыми пятнами папка, свидетельствующая о том, что в тысяча девятьсот сорок восьмом году Антонио Бенетти действительно находился здесь, в этой больнице.

«Бенетти Антон Семенович, – значилось на обложке. – Год рождения 1921».

Доктор Самопалов положил папку на подоконник, открыл ее и принялся перебирать пожелтевшие слежавшиеся бумаги. Направление городской поликлиники №3… Результаты анализов… Назначенные процедуры… Данные обследования… Заключение лечащего врача…

Здоров. Полностью вменяем, психически здоров… Подлежит выписке…

«Подлежит выписке» – но это отнюдь не значило, что Антонио Бенетти вернулся домой. Министерство здравоохранения, которое в данном случае представляла областная психиатрическая больница, просто передало бывшего военнослужащего вражеской армии в руки другого министерства – гораздо более могущественного и жестокого…

Под тонкой пачкой медицинских документов в папке обнаружилось несколько листков довольно плотной сероватой бумаги, вырванных, вероятно, из альбома. Листы были исписаны с обеих сторон бледно-фиолетовыми чернилами. Почерк был мелкий, буквы угловатые, кое-где строчки едва не наезжали друг на друга. Некоторые слова были зачеркнуты, некоторые – вписаны поверх строки или на неровных полях. Какое отношение имели эти альбомные листы к «истории болезни» Антонио Бенетти, доктор Самопалов не мог определить, потому что написано все это было не по-русски. Но и не по-китайски. Это была латиница, и Виктор Павлович не сомневался в том, что перед ним какой-то итальянский текст, выведенный, скорее всего, рукой Антонио Бенетти. Скользя глазами по строкам, он обнаружил вдруг легко читаемые знакомые слова – и какая-то нервная волна выплеснулась из солнечного сплетения, из самой манипура-чакры; наверное, нечто подобное испытывает следователь, когда нежданно-негаданно натыкается на очень важную улику.

«Чезаре Борджа». «Романья». «Медичи». Эти слова, хотя и написанные латиницей, понимались без труда, они просто-таки бросались в глаза, прокладывая несомненный мостик к видениям Демиурга-Ковалева. Мостик из тысяча девятьсот сорок восьмого в середину девяностых…

И было еще одно слово, трижды повторенное на полях крупными, почти печатными буквами – и подчеркнутое: «Мерлион».

Доктор Самопалов не был уверен, что когда-либо раньше встречал это слово: название? имя? На ум сразу же пришла ассоциация: «Мерлин». Легендарный чародей. Король Артур, Геньевра, Ланселот Озерный и прочие. Хотя вряд ли тут была какая-то связь. Не большая, чем между «ромом» и «ромбом» или «столом» и «стволом».

Виктор Павлович аккуратно согнул альбомные листы и опустил в карман халата, обдумывая, кто из знакомых мог бы помочь с переводом: все-таки не английский, а итальянский, таких специалистов в городе наверняка гораздо меньше. Вдалеке, за шеренгами стеллажей, зазвонил телефон, и через несколько секунд оттуда раздался дребезжащий голос Хижняка: