Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны

Я открыл глаза и сразу ощутил слабый терпкий запах. Запах исходил от сморщившихся увядших листьев, еще зеленых, но уже осужденных на скорое превращение в ломкое крошево. Я лежал на боку, погрузившись щекой в эти листья, руки мои вновь были связаны, но, вероятно, совсем недавно, потому что тело еще не успело заныть от неудобной позы. Для разнообразия на этот раз были связаны и ноги. События последних времен словно наперебой стремились компенсировать прежний мой достаток свободы. Окружающим, видимо, очень понравилось то и дело связывать меня.

По-моему, я находился в том же строении, откуда мы с девушкой начинали путь в город Тола-Уо. Впрочем, я мог ошибаться. Я мог продолжать находиться во сне – сон ведь не всегда кончается, даже если откроешь глаза. Если тебе приснится, что ты открыл глаза.

На полу валялся мой пистолет. Я помнил, что, уходя, бросил его не туда, а на кучу веток, на которой сам теперь лежал. Осторожно, стараясь не шуршать листьями, я повернул голову и увидел топчан у стены. С края топчана свисала знакомая куртка со шнуровкой, на ней лежали скомканные черные шорты. Обнаженное тело девушки распростерлось на топчане. Я видел ее повернутое ко мне спокойное лицо с закрытыми глазами (спит или?..), очертания груди (кажется, дышит?), руку в той же длинной перчатке и красивую сильную ногу, чуть согнутую в колене. Рядом с топчаном поспешно стягивал брюки какой-то человек в расстегнутой рубашке.

Он торопился, он был поглощен своим занятием, ему очень не терпелось пустить в ход своего зверя, но все-таки, прежде чем освободиться от трусов, он бросил взгляд в мою сторону. И увидел, что я наблюдаю за ним. Он замер, сжимая в руках рубашку.

Не узнать его было просто невозможно. Если бы я не бросил еще в юности занятия штангой и боксом, если бы до сих пор продолжал по утрам и вечерам накручивать километры на дорожке школьной спортплощадки возле дома, если бы не отложились в моих печенках, легких и прочих сигмовидных кишках все бесшабашные вечера и споры, раздумья и бессонные ночи, дым десятков тысяч сигарет и рябь сотен тысяч написанных слов, если бы не жизнь бульдозером грохотала по мне, а я скользил по жизни – я был бы тем, чем сейчас был он: мускулистым существом в расцвете сил, чисто выбритым и совсем не седым, с энергичным лицом любителя анекдотов, телевизора и женского тела. С бездумными глазами, в которых сейчас полыхало только одно желание: поскорее спустить с цепи своего пса, встопорщившегося под белыми трусами с вышитым черным сердечком.

Это вновь был я, очередной я, свернувший когда-то на своей развилке. В этом не было ничего удивительного, я довольно давно уже знал, что каждый из нас, живущих, рано или поздно расходится с самим собой на какой-нибудь развилке-поступке или развилке-желании, и дальше шагают своими отдельными путями уже две сущности – до своих очередных развилок. И на каждой развилке множатся, множатся, множатся сущности, продолжая действовать в своих отличных друг от друга мирах, порожденных сделанным выбором: поступком или желанием. Цепная реакция… Лавина миров несется сквозь бытие, разрастаясь и разрастаясь, и множество нас, множество «я», множество «ты», множество «он» существуют в своих нигде не пересекающихся вселенных, и никогда больше не встречаются друг с другом, разве что в воспоминаниях, да и то если воспоминания эти не загоняются в подсознание и не придавливаются запретами. Но ведь вот, оказывается, – нашлись-таки точки пересечения…

Он долго смотрел на меня, возбужденно дыша; оглянулся на беспомощное тело девы-воительницы и все-таки подавил в себе желание немедленно наброситься на нее, и подошел ко мне. Мысли его, однако, были там, потому что он то и дело беспокойно оборачивался, словно боялся, что Донгли вот-вот очнется и выгул пса может сорваться.

– Ты полежи маленько, не дергайся, – сказал он, остановившись в метре от меня. – Девочка потом тебя сама развяжет. Это ведь несправедливо, чтобы только ты один такой телкой пользовался. – Он причмокнул, как вурдалак в предвкушении трапезы. – Вам же ведь с ней не убудет, ты-то свое возьмешь, и ей не убудет. Девичьи губки от поцелуев только краше становятся, так ведь? – Он хохотнул, подмигнул мне и нервно поправил трусы. (Господи, ведь из одного зародыша появились мы оба, мы ведь были больше, чем братья). – Что ты молчишь?

– Развяжи меня и уходи, – сказал я, стараясь, чтобы голос мой не сорвался. – Я тебя трогать не буду.

Он хмыкнул и снова подмигнул мне.

– Издеваешься? Ладно, ладно, – он миролюбиво покивал, – сейчас отработаю с твоей телочкой и уйду. Мешать не буду. Ты ведь можешь меня понять, старик? Такой товарец – и задаром! Я ведь тоже как-никак имею право, согласись. Мы же ведь с тобой не чужие, старик.

Руки и ноги он мне связал крепко, не пожалел сил. Той самой веревкой, с помощью которой девушка вытащила меня из подземной дыры. Да и что бы я сделал ему даже с развязанными руками и ногами? Он уложил бы меня одним ударом своей мускулистой руки. Тем не менее, я рванулся к нему, стараясь ногами повалить его на пол. Он отскочил, засунул руку в трусы и выпалил нетерпеливой скороговоркой:

– Не дергайся, старик. Не сбивай мне кайф. Отвернись, если тебе неприятно. Я недолго.

Сбросил трусы на земляной пол и, сопя, осторожно направился к Донгли. Склонился над ней, положил ладонь ей на грудь, другой рукой умело раздвинул ее колени и припал лицом, и завозился, и зачмокал, зачмокал…

Я скатился с шуршащей охапки, отчаянно извиваясь, стараясь подняться на ноги, и вдруг увидел, что девушка, не открывая глаз, медленно протянула руки и прижала голову этого опытного человекоподобного существа к своему лону. Губы ее приоткрылись, она несколько раз провела по ним языком, но лицо продолжало оставаться спокойным и отрешенным, она все еще не пришла в себя… и уже отдавалась… Я замер. Может быть, действительно, лучше просто отвернуться?

А ведь это мы с ним, замирая от нежности и счастья, когда-то ласкали голые плечи, впивались в губы, шептали что-то той, первой, неповторимой, шалея от страсти в темноте прокуренной комнаты общежития…

Так может быть, действительно, – лучше отвернуться и зарыться головой в сломанные ветки, и не видеть ничего, и не слышать ничего?..

Так будет лучше?..

Я отвернулся от них и увидел чьи-то босые ноги. Девушка в перепачканном землей светлом платье стояла у входа, она возвышалась над полом, как грозная богиня мщения… нет, просто я смотрел на нее снизу вверх, лежа на утрамбованном полу, и поэтому она показалась мне очень высокой. Вот уж, поистине, «дэус экс махина»… Девушка вновь выручала меня, как тогда, в темнице Хруфра. Было непонятно, вошла ли она в это жилище снаружи, из-за свисающей шкуры, или возникла прямо из воздуха, явившись моим воплощенным желанием о помощи.