Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

— Или насчёт костров инквизиции, — вставляю я, ибо чувствую, что речь Доули затягивается.

— Ну да, и с ними то же самое… Хотя — не спешите презирать! В любой великой страсти, юноша, даже в самом мрачном и жестоком фанатизме, есть нечто, достойное уважения… — Я не удерживаюсь от улыбки, услышав о «юноше» из уст розовощекого молодца, на вид не старше двадцати трёх лет; Алфред тоже смеётся, поняв причину моего веселья. — Извините, привычка: старая закостенелая душа в этом манекене из витрины, хе-хе…

— Ну, зачем же так? — вдруг вмешивается Крис. Кажется, она обозлена. — Разве же это манекен? Представьте себе, что вы надели свой лучший костюм, надушились, причесались, — чтобы вашей любимой было с вами приятно!..

— Ещё один вид рабства, и, ей-Богу, не… — снова заводит свою шарманку Доули, но Крис уже не собьёшь:

— Так попросите Сферу, чтобы она вас срочно освободила! Стёрла в вашей психике любовь! Да, освободитесь — и спокойно опять надевайте ваши морщины, ваше брюхо и лысину! Я их в Лондоне видела… Что? Слаб о? Есть вещи поважнее вашей свободы ?…

Пораженный, я вздрагиваю, будто вновь услышав слова Виолы о грандиозной лжи либерализма, обезьяньей «свободе»…

— Алфи, ты тут?

Это встревоженная отсутствием друга Джэнет со своими бьющимися мотыльками-ресницами. В свете через стёкла веранды она стеариново бескровна.

— Извините, господа… Если хочешь, можешь курить в комнате: ты совершенно ничего не ел!

— Да ведь дым-то… — со смехом начинаю я — и вдруг постигаю, что дело вовсе не в наличии или отсутствии средств моментальной очистки воздуха. Дама пожелала, мужчина исполнил. Теперь дама может проявить милосердие. Условности, которые эта английская пара вовсе не намерена хоронить.

— Возвращайтесь и вы, господа, — своим необычайно нежным и всегда чуть печальным голосом говорит нам Джэнет. — Звонила леди Виола, она будет с минуты на минуту… с кем-то ещё.

Яркий свет и гам в гостиной ошеломляют нас после тихой лесной ночи. Граф Робер, багровый от съеденного и выпитого, доказывает что-то через стол серьёзному, по-моему — прискорбно трезвому кхмеру.

— …не бывает и быть не может! Я был у себя в Фуанкампе, — черт побери! Три четверти моих добрых мужичков целует мне руки и рассказывает, как им было хорошо, когда их добрый сеньор, то есть я, защищал их от всех напастей. Сфера для них — это что-то такое… как туман! Христос, о котором говорит кюре, — тот хоть в церкви стоит, раскрашенный… Когда всё позволено, они видят в этом козни дьявола, сударь! Им нравится, когда сеньор всё решает за них, указывает, как надо себя вести, награждает, наказывает… «Порите хоть каждый день, только возвращайтесь!» — вот их дружный напев… Ну, что вы думаете об этом, мессир защитник равенства?!

Тан тщетно пытается перекричать расходившегося крестоносца, — тем более, что общий разговор давно распался на беседы вдвоём и втроём и шум за столом оглушает. Я пристально слежу за тонкими губами Тана… и, наконец, ловлю два ключевых слова: «товарищ Виола».

— …говорит, что равенство нельзя подарить или навязать. Товарищ Виола считает, что только люди, которые нашли своё дело и посвятили себя ему, могут считать друг друга равными…

— Своё дело, ха! — ревёт граф Робер, которого тщетно дёргает за рукав Зоя. Видно, и её власть имеет пределы. Жилы на шее графа натягиваются канатами, лоб покрыт п отом. — Их дело перешло к ним от дедов и прадедов. И внуки их подохнут пахарями, скотниками, конюхами!.. Или не подохнут, — ведь мы в раю, раздери меня сатана, — но никем другим стать не захотят. А значит, сеньор останется сеньором, и мужик мужиком, и король королём; и один будет пахать землю, а другой сидеть на троне… потому что так проще и надёжнее , — aet secula seculorum, amen! [111] Aet secula seculorum, amen — во веки веков, аминь (лат.).

— Но товарищ Виола…

Вдруг Тан замолкает на полуслове. Странное, почти одинаковое выражение принимают и его лицо, и взмокшая красная физиономия рыцаря. Нечто вроде насмешливой растерянности: «оба мы хороши, дружок…» Феодал и «красный кхмер» оказались достаточно умными, чтобы понять: спора-то и нет. Какое же может быть равенство, если с одной стороны верят в иерархию сословий, а с другой — в иерархию наставничества?…

…Виола права, настоящее равенство впереди. Оно наступит, когда исчезнут все границы.

В день подъёма на Синай назад мы с ней приняли больше, чем следует, портвейна 56-го года. Уже по возвращении на Тугорканов — я излился в поэтическом (надеюсь) плаче о том, сколь близка и безгранично далека, прекрасна и недоступна моя богиня. Вдруг Виола рассмеялась с неким, я бы сказал, зловещим кокетством и заявила: «А, всё равно этим кончится!..» Сказать, что меня при этом словно обварило с головы до ног, — значит, очень преуменьшить моё впечатление…

В общем, она разделась, — но не сбросив куртку, брюки и всё, что под ними, но легко выйдя из плоти, точнее, развернув её упругие вихри-частицы. То же она пригласила сделать и меня. Уже привычный к динамике , я взмыл и начал распространяться, как обезумевшая радиоволна, вбирая в себя токи воздуха, трепет подземных вод и сонную циркуляцию соков декабрьского леса.

И тут — прикосновение наставницы заставило меня собраться, сжаться и стать чем-то вроде буравящего пространство метеорита; рядом мчалась столь же плотным огненным сгустком Виола… Но, воспарив куда-то в открытое межзвездье, на скрещении слепящих лучей и мощных потоков энергий, во власти восторга, внушаемого окрестной гармонией светил, — мы вдруг разошлись с параллельных курсов, описали два симметричных полукруга… и ринулись навстречу друг другу!

Она дирижировала всем этим… Чудовищная вспышка; взрыв блаженства, неизмеримо более сильного, чем любой земной оргазм; потрясающая близость — взаимопроникновение — слияние — отождествление… Я понял, что при сближении с любимым человеком плоть только мешает; она — для топорного самовозбуждения, а не для высокой страсти. В секунды самых жарких объятий, бешеного ритма телесного соития — разве не случалось нам порою взгрустнуть о том, что душа её или его , сокрытая сейчас под маской мучительного блаженства, никогда не будет доступна вполне?! О, насколько возросло бы взаимное счастье, сумей двое любящих раскрыть друг другу свои внутренние миры; показать, что каждый не просто приемлет другого на миг сладкой дрожи, а любит истинно, беспредельно!.. В динамике я получил — и отдал — всё: пыл разделённой любви, согласие в мыслях, веру в грядущую вечную нерасторжимость нас двоих…

Да двоих ли только? Неуклюжей вознёй пары диплодоков в болотной тине кажется мне теперь самый бурный земной «секс». Там, где более нет одиночества, не место и «одиночеству вдвоём», самообузданию, ревности. Для чистых всё чисто. Придёт день, придёт мгновение, когда в наше с Виолой единство свежей, сверкающей зарницей ворвётся — и останется — Аиса. Поначалу она…