Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

…Но что происходит? Удара и боли не было, этот эпизод как бы пропущен в витакле… Я, натурально в теле, приятно чувствуя его плотность и тяжесть, лежу на животе; мой лоб и ладони упираются в горячий песок, ноздрей достигают запахи речной гнили и нагретой зелени, ушей — лёгкий плеск и птичьи посвисты; солнце припекает затылок. Новый круг видений, ещё более достоверных, чем прежние, с полным подобием всех чувств? Или — последняя, полная ложных надежд, сверхъяркая галлюцинация перед разъятием и уничтожением моего «я»?!.

…Да что это со мной? С какой стати я себя терзаю страхами и предчувствиями? Все равно ничего не изменю, — а нынешние «условия игры» довольно приятны! Переворачиваюсь на спину, затем сажусь, отираю песок с потного лица.

Синь и зелень, жара и солнце! Стоит густой безветренный зной; плотные тучи громоздятся на склоне неба, предвещая грозу; по воде, меж листами кувшинок, над стелющимися в стеклянной толще гривами коричневых водорослей медленно скользят паруснички тополёвого пуха. Песчаную дугу берега окаймляет сплошной ивняк, за ним высятся старые корявые тополи.

Матвеевский залив? Ну да. Я гулял тут незадолго до… смерти?… Но тогда левобережные домограды громоздились за деревьями, закрывая небо: Дарницкий — опрокинутая зеркальная пирамида; похожий на Вавилонскую башню Брейгеля, с ярусами арок Борисполь… А сейчас их нет.

Под плеск лилипутского прибоя и мирные птичьи беседы оглядываю себя. Куртка и джинсы в полном порядке, но вот манжеты рубахи просто черны, — я машинально прячу их в рукава. Ни генератора помех, ни гармонизатора не вижу. Шляпа тоже пропала… Хотя — вот же она, лежит книзу тульей в трёх шагах!

Встав, чтобы поднять шляпу, — наконец, замечаю, что я не один.

Очень тихо, внимательно наблюдая за мной, на поваленном стволе тополя сидит женщина. Одежда её скудна до неприличия, так могли наряжаться наши прабабки в распутном двадцать первом веке, — но на этой женщине ничто не возмутило бы и не вызвало протеста, от лохмотьев до царской мантии! Кристина рядом с ней выглядела бы манерной и худосочной… Шорты и белая сорочка с закатанными рукавами не скрывают, но и не подчёркивают для вящего соблазна её великолепно развитое загорелое тело. Глаза женщины широко расставлены на худощавом лице, тёплые и твёрдые, подобные окатышам цельного янтаря с золотинками внутри; лоб высок, черны крупные кольца вьющихся волос; рот великоват для классического, но потрясающе сочны и свежи губы. Ноги её, закинутые одна на другую, с высоким подъёмом, с безупречными ступнями и щиколотками, блистательно босы.

Далее я совершаю несколько суетливых и, видимо, изрядно бестолковых действий. Отряхнув и надев шляпу, тут же её сдергиваю; раскланиваюсь, чуть не упав (стоять с отвычки от телесности ещё трудновато) и представляюсь по всей форме, с должностями и титулами. В мыслях и чувствах полный сумбур, правит автоматика: я даже не задаюсь вопросом, какая реальность вокруг, подлинный ли мир или всё же игры гибнущего подсознания. Есть просто женщина, видеть которую — счастье, общаться же с ней — незаслуженный подарок судьбы для ревнивого душегуба и самоубийцы!..

Она отвечает, упруго склонив пышно-кудрявую голову:

— Рада познакомиться. Мгеладзе Виола Вахтанговна [42] М г е л а д з е Виола Вахтанговна — главная героиня повести в рассказах «Летящая» А. Дмитрука («Ночь молодого месяца», М., «Молодая гвардия», 1984). , пилот-разведчик, координатор программы «Общее Дело».

Подчеркнутая, чуть насмешливая церемонность, — конечно, в ответ на мое представление.

— А вам не жарко, Алексей Дмитрич? Все-таки, тридцать градусов в тени…

Лёгкий акцент, в полном соответствии с отчеством и фамилией. Чепуха лезет в голову: после стробоскопического чистилища — православный рай, где вполне могут встретиться русский с грузинкой…

Невольно я снимаю куртку. Летит и плывет тополиный пух, словно бесконечные видения мои заняли всего лишь остаток мая и настал светозарный июнь.

— Садитесь, нам есть о чём поговорить…

«Виолл-ла-а!» — сладко поёт кто-то вконец восторженный во мне. Вот глупость, — ни одна модель загробья не кажется мне сейчас более убедительной, чем плоская, дикарская выдумка наших предков! Более или менее длительное наказание за порочность, а там, глядишь, и блаженство… но уж никак не православное, а скорее мусульманское, в раю джанна с прекраснейшими гуриями! Под дружелюбным взглядом Виолы Вахтанговны сажусь на подстеленную куртку. Господи, да что такое тревожит меня в великолепных ногах новой знакомой? Не только влечёт, но именно тревожит…

Понял. Это её ступни. С идеальным закруглением пальцев и ухоженными ногтями, они младенчески нежны; нет ни мозолей, ни вмятин и покраснений, неизбежных при ношении обуви; а главное — розовые подошвы выглядят так, словно гурия доселе ходила по одним лишь пушистым коврам. Разве что песчинки прилипли… Чёрт возьми, создатели фантомов в наших иллюзионах не допустили бы столь грубой ошибки! Не может быть, по выражению из былины об Илье Муромце, нехожалых ног у дамы, топтавшей землю добрых тридцать лет…

Перехватив мой взгляд и понимающе усмехнувшись, она качает головой:

— Да не мучайте вы себя, Алёша! И не сомневайтесь: вы живы, во плоти, в реальности, на Земле-матушке… там, где был ваш Киев. Только, знаете, прошло очень, очень много времени… у нас давно уже нет городов, они просто не нужны. Я объясню…

Отбросив сказочный вариант чистилища и рая, я был уже почти готов к этому, также вполне литературному повороту. Прыжки через столетия в летаргии, в анабиозе, в могиле — хрестоматийная фантастика! Уэллсовский Грэхем проснулся сам; ещё у кого-то, кажется, у Ван-Вогта, умные космические пришельцы по обломкам костей восстанавливали живого человека… Вот и меня воскресили, значит, позволяет их наука… но в каком мире! Нет, пожалуй, ни о чём подобного я не читал.

Из немногих, но точных слов Виолы я уразумел, что нахожусь, если пользоваться привычным мне христианским летосчислением, в году 3473, а также и то, что человечество, наконец, свободно . Двенадцать веков, прошедших после моей гибели, были полны великой, неустанной борьбой за это освобождение — от остатков соперничества или непонимания между нациями и иными группами людей; от болезней, старения и самой смерти; наконец, от уз слабой, во многом ограниченной телесной оболочки. Сделав свой мир абсолютно управляемым и легко изменяемым, заменив все машины сгустками энергии, послушными мысленным приказам, люди сами стали вездесущими, неуязвимыми. Они научились разворачивать свои вихри…

Прошу растолковать мне, дикарю из ХХІІ века, последние слова — и слышу: