Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

В конце концов, мне начинает казаться, что неким сверхзрением я различаю призрачные силуэты парящих или мчащихся: взмах руки, манёвр, поворот головы. Вот кто-то изящную дугу проделывает с грацией профессионального пловца…

Да это же Виола! В своей сорочке и шортах, размыто-прозрачная, по длинной замкнутой кривой летит мне навстречу, улыбается, берёт за руку…

Осенними листьями падаем на берег Матвеевского. Динамика оканчивается.

И лишь красота Виолы помогает мне примириться с вернувшимися прелестями плотского бытия — с тяжестью, скованностью, черепашьей медлительностью. Слои мяса душат меня, словно ватное одеяло в жару; хрипит помпа сердца, клетка рёбер жёстко заперта на засов позвоночника… кто это там, на вечеринке у Крис, сказал: «чоу би нан», вонючий кожаный мешок?…

— А вот теперь, пожалуй, приступим к лекции, — спокойно говорит она, вновь усевшись напротив. — Или, может быть, сначала искупаемся? Жарковато в теле…

Мировое Зелёное древо перед Спасителем — Имиш Яш-Чель, опора тринадцати небес! Впрочем, его крона сама, как целое небо. Должно быть, боги ждут посланца майя на самой вершине…

Он поднимается легко, словно подхваченный ветром пух. Венчая древо, среди ветвей, раскинутых от горизонта до горизонта, стоит небывалый дворец. У фасада из золотых кирпичей пасутся белые, пушистые облака. Перед Заступником — портал высотой с гору; вход, похожий на ущелье. Внутри — прохлада и багряные блики.

Вчерашний раб, сегодняшний Великий Жертводатель робко переступает порог. Фантомная боль внезапно укалывает глубоко под рёбра, там, куда вонзался нож ахкин-накома… Невольно, и уже не впервые после смерти, он ощупывает своё тело. Нет, всё в порядке: лишь бугрятся узловатые шрамы вокруг шеи, на плечах и на бёдрах, где, по обычаю, после смерти надрезали, а затем содрали с него кожу для магического одеяния жреца; да на рёбрах рубец наискось, словно много дней назад, а не сегодня у него вырезали сердце… Вырезали? Да вот же оно! Бьётся, как всегда; удары сильны и равномерны.

…О, какое пышное собрание! Он сразу чувствует своё убожество — голый, в одной набедренной повязке с пятнами засохшей крови… Длинные косы надменно глядящих мужчин уложены вокруг бритых макушек, лица выкрашены синим, зелёный нефрит везде — в ушах, на шее, в массивных браслетах на руках и ногах; торсы обёрнуты шкурами ягуара, на плечах богатые плащи или накидки из скреплённых проволокой нефритовых пластин. Когда входит он, смолкает журчание тихой речи. Лишь слабое позвякивание украшений слышно в зале — да треск и шипение больших смоляных факелов, вставленных в золотые кольца на стенах.

Шарканье, костяное пощёлкивание… Встаёт, опираясь на посох, мучнисто-бледный старик с провалами глазниц. У него и вправду нет глаз, и на одной щеке висит лохмотьями гниющая кожа.

— Собор Священных Жертв приветствует тебя, молодой Спаситель! Присядь и раздели с нами трапезу…

Жертвы прежних лет собрались почтить новичка… быть может, перед новой, неслыханной на земле м укой?! Лестница жертводаяний бесконечна… Но пока что Спасители народа майя сидят на чисто вымытом полу; бесшумно двигаясь, служанки с закутанными лицами приносят горячие лепёшки, печёное собачье мясо, фрукты; в твёрдую скорлупу плода хикарас наливают отменно густой, приятно горький чоколатль.

По обычаю, все молча ждут, пока пришелец утолит первый голод.

— Сегодня мы откроем тебе многое; но ещё больше скажут те, кто ждёт тебя!.. — загадочно говорит коренастый узкоглазый мужчина с ужасными ожогами на теле. — Знаешь ли ты своё настоящее имя?

Он кладёт, не доев, варёный початок нежнейшей «кукурузы-девочки», иш-мехен-наль. Сидит, потупясь, лишь ходят под кожей желваки.

— Ну, как называли тебя люди? — звучит вопрос с другой стороны, дружелюбный, но настойчивый.

— Воины и надсмотрщики — рабом, господин. Ахкины вчера и сегодня — богоравным, повелителем, бессмертным…

— Значит, ты не помнишь, какое имя тебе дали отец и мать? А их ты — помнишь?…

Снова трудное молчание.

— Имени… не знаю, господин. Отца и мать помню плохо.

— Да что же ты помнишь хорошо, Заступник?! — впервые изменяет своей (и общей) невозмутимости старик с пустыми ямами глазниц. Он ведёт себя вовсе не как слепой; поворачивает лицо, явно следя за каждым движением новичка, и бывший раб с содроганием ощущает на себе его взгляд.

— Работу, господин. И как меня выбрали Священной Жертвой…

— Так знай же, — хрипит полный крючконосый человек с ноздреватым, будто изъеденным могильными червями лицом, — знай, что ты из рода вождей-батабов, приближённых «настоящего человека»! Я дружил с твоим пращуром Ахавом десять катунов [43] К а т у н — часть так называемого «длинного счёта» древних майя, 7200 дней. 10 катунов — свыше 200 лет. тому назад… Да, ты из старинного рода Собаки, и зовут тебя, как издревле в вашей семье всех мужчин-первенцев, Ахав Пек — Владыка Пёс!

— А теперь ешь, — властно говорит узкоглазый, и новичок послушно вонзает зубы в початок…

Скоро оканчивается обед. Служанка сливает Ахаву на руки; часть её лба открыта, там нет кожи — голая кость. Другая женщина подаёт воду в чашке-скорлупе. Соблюдая хороший тон, едоки, а за ними и Ахав, полощут рот и сплёвывают на пол.

— Теперь мы должны идти, — говорит бледный старик, и все Жертвы, иные — с обезображенными лицами, со шрамами на теле, согласно кивают его словам. — Каждый из тех, кто собрался здесь, в свое время отдал свою плоть и жизнь ради людского блага. Мы были Спасителями, оттого народ майя не смогли одолеть ни засухи, ни войны, ни чёрная болезнь… Но вот настал день, какого не бывало прежде; боги собирают всех нас для великого обновительного таинства. Встань! Тебе назначено стать нашим вождём, батабом Жертводателей!..

Свершилось! Опять, как сегодня утром, по пути к пирамиде, страшное волнение мертвит взор Ахава, и язык во рту делается суше, чем камешек в пустыне.

Оцепенело стоит он, покуда руки древних Заступников, прохладные, сухие и шероховатые, словно лапы игуан, под общий молитвенный шёпот вновь обряжают его — ещё пышнее, чем на земле! Надевают на Ахава тяжёлые связки бус и амулетов, браслеты, подобные кандалам; плащ до полу, с нашитыми золотыми пластинами; завязывают ремни блистающих самоцветами сандалий; водружают на голову сооружение из нескольких звериных масок, обвитое лианами и цветами, увенчанное павлином…

Анфиладой высоких залов, похожих на первый, долго идут они, и шествие возглавляет Ахав. Навстречу, бросая красные блики на стенные узоры из выступающих кирпичей, заставляя оживать и гримасничать лепные маски, всё ярче полыхает зарево.