Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

О да, высшие силы хорошо помогали. Тан догадывался, что Будда сделал ему подарок — нечто вроде объёмного телевизора будущего… в студенческие годы приходилось читывать о таком. Действительно, какое воображение могло бы создать эти людские фигуры, пусть неподвижные вначале, но не менее подлинные, чем лес вокруг, — хоть пальцем трогай?! Впрочем, конечно же, воля и память Тана имели решающее значение. Если он отвлекался или не был старателен, — вставал размытый силуэт с пятном на месте лица, и было трудно одеть его подробностями.

Иногда испытуемому казалось, что «объёмный телевизор» — не помощь, а изощрённая психологическая пытка. Убитые представали со всеми увечьями: потёки крови, проломленные лбы, тела, превращенные в чёрно-седые чешуйчатые головни горящим бензином… Наверное, это впечатывалось в память глубже и крепче всего. Приходилось, добавочно напрягая мозг, пускать, подобно киномеханику, изображение назад; представлять человека ещё невредимым, за несколько минут или секунд до гибели.

Налившись плотью, из призрачных марионеток став живыми самостоятельными людьми, жертвы вели себя по-разному. Крестьян, кто попроще и посмирнее, не удивляло, что они живы: ну, стало быть, не добили или решили пока помиловать; теперь главное — увернуться от новых возможных расправ. Фальшиво улыбаясь и хихикая, мужики били земные поклоны, пятились… а увидев, что их никто не задерживает и вообще «красный кхмер» один и без оружия, пускались бежать прочь, нередко напролом через чащу. Другие падали наземь и, закрыв головы руками, начинали дико вопить и молить о пощаде. Некоторых Тану удавалось успокоить, люди вступали в разговор. Узнав о том, что опасность миновала и им дарована вторая жизнь, воскресшие начинали бурно радоваться. Если кто поначалу и смотрел волком на своего губителя, скоро смягчался: всё же, бывший начкоммуны сейчас выступал в роли воскресителя и доброго вестника; сам факт убийства становился условным, сомнительным…

Но, конечно, бывали совсем иные встречи. Когда восставали из полуторатысячелетнего праха горожане, пригнанные на перевоспитание, ярость их подчас не знала границ. Слава Просветлённому, если они только плевали на Тана и поливали его отборной интеллигентской бранью; нередко набрасывались и с кулаками, с тут же подобранными корягами или сучьями, лупили до одури, топтали… Он не сопротивлялся, — знал, что так надо. Тело под изодранной форменной одеждой сплошь покрывалось ссадинами. Подползал к ближайшей воде, промывал раны, чтоб не воспалились. Порой отлёживался сутками… Таково было искупление вины.

Где бы ни находился Тан Кхим Тай, — когда вконец иссякали силы и нервы требовали хоть небольшой передышки, его ждал за стволами деревянный дом. Очень простой, чистый, с кроватью, стулом и столом, где сами собой появлялись заказанные им книги. Войдя, кающийся сдирал с себя платье. Порой хватало воли вызвать падающий из воздуха тёплый душ; чаще, даже не смыв грязь и кровь, Тан плюхался на чистейшую свежую постель. Сон проглатывал его, словно трясина…

За несколько месяцев Тан настолько привык упражнять зрительную память и воображение, что эти части его психики действовали даже во сне… Однажды, в светлую лунную ночь, когда ненадолго отступили осенние тучи и осталась тяжкая влажная духота, приснился коренастый, с опущенными широкими плечами и взглядом тигра, мужчина в чёрном — районный комиссар Санг Пхи. Тан отлично видел все детали его облика, нагоняющего холод: и кобуру на животе, и пальцы с широкими расплющенными концами, с ногтями, выпуклыми и глубоко вросшими, будто когти зверя… Комиссар стоял на пороге, в проёме открытых дверей, обеими руками держась за пояс и глядя исподлобья. Проснувшись от собственного крика, Тан вскинулся на подушке, сел — и увидел, что двери, которые он тщательно запирал на ночь от комаров, настежь распахнуты. Между стволами панданусов уходил прочь плечистый, коротко стриженный мужчина. Под луной его тень казалась фигурным движущимся провалом в земле. Затем — и того страннее — мужчина разом стал крошечным, заковылял, будто младенец, и исчез…

…Восстановление Чей Варин началось с того, что Тан представил себе их поцелуй, первый и последний. Почувствовал нежно-сухие, детски-робкие губы Чей, её свежее дыхание. Губы раскрылись; поцелуй был неумелым, точно у школьницы…

Стояли свинцовые, чреватые ливнем сумерки. Он плохо видел женщину, но руки ощущали только что воплотившееся, упруго-податливое тело.

Первым делом она мягко отстранилась — и ладонь положила себе на рёбра, туда, где четырнадцать веков назад вошла выпущенная в упор пуля.

— Я жива? Но ведь ты… разве…

Настала очередь Тана удивляться.

— А ты что, ничего не помнишь? Ну… после смерти, там?…

Она покачала головой. То ли не хотела, то ли не могла вспомнить их потустороннюю встречу — перед бычьим ликом страшного бога, среди смрада и ревущего пламени, когда Чей со слезами молила небесные силы заступиться, смягчить кару убийцы.

Скромность, решил Тан. Недаром Заступник, бодхисаттва, назвал её праведной душой. Ни за что не признается в своих заслугах… И он перевёл разговор на другое. Рассказал о намерении Владыки Сукхавати вернуть к жизни все ушедшие поколения и дать им новую, счастливую жизнь.

Чей слушала, по своей милой привычке склонив голову набок, — уже почти неразличимая…

— Пойдём ко мне, — предложил он. Дом был рядом, как всегда. Сейчас дом стоял там, где в 1978 году находился общий барак коммуны.

Её лицо поднялось, крошечные блики стояли в расширенных, сплошь тёмных глазах. Казалось, что Чей плачет.

— Нет. Он уже, наверное, ожил. Или оживёт… Мой муж.

Что-то, похожее на прилив давно забытой ярости, — «классового гнева», — вскипело в груди Тана, жаром охватило череп, заставило сжаться кулаки. Неблагодарная тварь, горожанка , — он столько мечтал о ней, он вызвал её из небытия, а она… Сейчас бы взять да распылить, развеществить упрямую дуру, чтобы и духу не было… чтоб визжала, обращаясь в ничто!

Тан уже и руку отвёл, чтобы ударить, — но тут в сыром, душном безветрии коснулся его ноздрей странно и пугающе знакомый запах. Словно невдалеке сжигали груду человеческих нечистот. Словно горячая, смрадная река мчалась там, за ближними стволами, извергая пар…

Чей быстро, ласково, примирительно рассказывала ему — о том, какой славный и добрый был у неё муж, как любил и баловал её. Теперь они, конечно, встретятся и заживут счастливо в своей хорошей квартире в Пном-Пене; и не будет для них гостя и друга дороже, чем Тан Кхим Тай…

Поднявшись на носках, она легко, по-сестрински поцеловала Тана в щёку — и ушла, как уходили наиболее сознательные воскрешённые. Спокойно, уверенно, будто слыша некий беззвучный зов, они шли по самым тесным извилистым тропам, в самые густые чащи, — навстречу своей новой, бессмертной судьбе. А Тан оставался. Вот и сейчас он остался стоять под ветвями, под набухшим, никак не проливавшимся небом. Так и хотелось пырнуть ножом тучи, чтобы хлынуло…