Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

Гордость — первый из грехов, но… Право же, не без её душевных усилий начал складываться сначала туманный, призрачно наложенный на дикие рощи, потом всё более плотный, каменеющий родной квартал. Стали кругом вырастать любимые улицы, начиная с бессмертной Месы; потянулись к небу и Большой Дворец, и Влахерн, и колонна Константина на выложенной мрамором площади… Вначале расплывчатые, колеблющиеся здания и памятники день за днём наливались твёрдостью, цветом.

Ещё до начала воскрешений, гуляя по заросшему дикими оливами берегу Босфора, Зоя видела: Святая София сохранилась в веках, но испорчена сарацинскими пристройками, четырьмя башнями по углам в виде острых пик. Теперь, по молитве Зои, храм предстал в благородной и величавой Юстиниановой простоте.

В последний месяц она видела: там, куда и не добиралась её память, на пустынных холмах Босфорского мыса, сперва маревом, затем сплошной массой крыш и стен встают дальние кварталы города. Не иначе как люди, уже сотнями ожившие по молитвам Зои, вспоминают родные места, силой воображения «застраивают» их, населяют родными и знакомыми… Ширится паутина воскрешений, подрастает посев для окончательной жатвы Христовой!..

Лишь в окружении родного, пусть и не завершённого, города, во всеоружии своей новой уверенности посланницы Господней решилась Зоя вернуть к жизни своих мучителей. Отца и мать, всех родных, вновь приблудившихся монахинь от святой Ирины — услала в дальние комнаты, велела без зова не появляться (осознав близость дочери к замыслам Божьим, домашние теперь трепетали перед ней). И вот, буйный франкский рыцарь, подобный неистовому Аяксу, воспрянув из векового тлена, молит её… о чём же?

— В благодарность Господу нашему, поднявшему меня из глубин адовых, и в знак моей чистой любви и преданности вам, мадам, — чем еще искуплю свою жестокую вину перед вами, чем верну вам честь, если не смиренным предложением своей руки, титула и всех своих земель в Бове и Фуанкампе?! Коль будет на то ваше соизволение, прекрасная сеньора, готов просить святых отцов обручить нас, хоть бы и по обряду восточной церкви, и сделать надлежащее оглашение…

Зоя пошатнулась, столкнув с подставки ларец.

Круглый остров невелик: сплошная шапка тропического леса, с поднимающимися над ней высокими пальмами, в кольце белых пляжей, где на песке змеями вьются выползшие из лесу корни и лежат упавшие стволы. До горизонта дышит синий ясный океан; у берега сквозь рябь видны тёмные пятна коралловых рифов. Мощный ровный прибой перебирает раковины и куски кораллов. На берег выходит, раздвинув лес, гряда коричневых скал. Глыбы, давно упавшие с них, образовали неглубокую прозрачную заводь: в ней по дну и по камням цвета запёкшейся крови перебегают большие голенастые крабы.

У воды, в громадной тени скал, сидят двое: Алексей в красно-белых плавках и Виола, из жалости к нему надевшая бирюзовый купальник-бикини.

Алексей.…Мама была наставницей учеников младшего цикла. Такая, знаешь, целомудренная во всём, немного наивная, строгая и мечтательная. Любила всплакнуть над старинной книгой; обожала 1930-е годы, западную моду тех времён, музыку, прически… Господство всего китайского её немного огорчало, хотя она признавала красоту и тонкость этой культуры. Я представить себе не мог, — не смел представить, что у неё под платьем есть тело. А тут пришлось воображать каждую деталь. Когда Сфера воспроизвела её фантом… знаешь, без всего… я чуть не сгорел от стыда!

Виола.Сочувствую, но никуда от этого не денешься.

Алексей.Да, да… Это было ужасно: пробовать, как у неё движутся руки и ноги, лицевые мышцы… С отцом, знаешь, оказалось проще. Он был у меня важный, солидный такой… очень серьёзно воспринимал свою работу в самоуправлении, просто жил этим. Я немножко забавлялся, когда представлял его себе голым. Или, скажем, заставлял танцевать…

Виола.Понятно. Значит, до тех, о ком ты мне говорил, ты ещё не добрался.

Алексей.Каюсь… Даже не приступал пока. Сама мысль о том, что надо будет вылепливать его … их … О, господи, Виола! Я пропитаюсь этими людьми насквозь, я буду бредить ими! Понимаешь? Людьми, которых больше всего на свете хотел бы вообще забыть… стереть в памяти…

Виола.Я думаю, это не всё, что тебя смущает. Правда? Если честно?…

Алексей.Да. Есть и другое. Встреча. Первые секунды нашего общения. Первые слова, действия… Что они сделают? Что я сделаю? Как выдержу всё это?!

Виола.И сделаешь, и выдержишь. «Все мы такие жеребцы и кобылицы, что вынесем намного больше, чем на нас грузят…»

Алексей.Это цитата?

Виола.А что, не узнал? Почти твой современник. Ницше…

Алексей.Ладно. Знаешь, тут такая ситуация, что никакие философы…

Виола.А я не философ, я практик. Могу в это время просто быть рядом.

Долгое молчание, маниакальный лепет прибоя; сердитые выкрики лесной птицы, наверное, недовольной присутствием чужаков на острове. Краб, взобравшись на мокрый камень и выкатив стереотрубы глаз, наблюдает за людьми достаточно долго, чтобы сделать свои выводы, затем бесшумно исчезает.

Алексей.Жалеешь меня?

Виола.Понятное дело, жалею.

Алексей.В наше время многие считали жалость оскорбительной для себя.

Виола.Ну и глупо. Оскорбляет безжалостность, причём, оскорбляет обе стороны… И потом, вы же все здесь… всё-таки чужие. Очень чужие, пока не освоитесь. Многим будет бесконечно трудно — намного труднее, чем тебе.

Алексей.Не понимаю. По-моему, само наличие Сферы…

Виола.Вот! Этого я и боялась. Ты делаешь из Сферы фетиш, начинаешь относиться к ней, как к милосердному и всевидящему богу. А ведь она — только машина, инструмент. Если вы не примете идею, высшую суть нашего мира и отношений в нём, никакая Сфера не спасёт… от очень больших травм!

Алексей.Душевных?

Виола.Душевных, телесных… Не надоело ещё делить?… (Помолчав и словно приняв некое решение.) Перестань рассматривать мои ноги, я тебе что-то очень важное хочу рассказать… Слышишь, Алёша?

Алексей.Не требуй от меня невозможного — или носи платье до полу… Хорошо. Я внимательно слушаю.

Виола.Ваша компания — не первые воскрешённые. И даже не вторые. Наш проект работает уже пять лет.