Ричард Мэтисон - Я – легенда

Невилл улыбнулся собаке. Его кадык дернулся.

– Скоро тебе будет намного лучше, – прошептал он. – Очень скоро.

Пес поднял на Невилла свои тусклые, больные глаза и, нерешительно высунув язык, неловко лизнул ладонь Невилла, оставив на ней мокрый след.

Внутри у Невилла что-то оборвалось. Он молча сидел на постели, а по его щекам медленно стекали слезы.

Через неделю пес умер.

Он не закатил пьяный дебош. Ничего подобного. Он обнаружил, что стал пить даже меньше, чем раньше. Что-то в нем изменилось. Задумавшись над этой загадкой, Невилл пришел к выводу, что последний запой швырнул его на самое дно, в глубочайшую пучину безнадежного отчаяния. Теперь ниже падать уже некуда – разве что начать зарываться в дно, – и куда бы он ни шел, путь лежит вверх.

После первых нескольких недель, прошедших под знаком горячей надежды на дружбу с собакой, ему медленно открылось, что горячая надежда – не выход и выходом вообще не может быть. От мира монотонных кошмаров не спасешься дерзкими мечтами. К кошмарам он привык.

«Но монотонность еще хуже, чем кошмары», – наконец-то осознал он. И стоило это понять, как снизошла какая-то тихая умиротворенность, ощущение, что он мысленно выложил все карты на стол, рассмотрел одну за другой и сам себе выбрал взятку.

Хоронить пса оказалось не так мучительно, как он ожидал. В каком-то смысле это были похороны банальных надежд и телячьих восторгов. С этого дня он научился смиряться с тем, что его мир превратился в темницу, и больше не искал успокоения в припадках безрассудной храбрости, не бился до крови головой о стены.

И, простившись с гордыней, Роберт Невилл взялся за дело.

Это произошло почти год назад, спустя несколько дней после того, как он второй, и последний, раз похоронил прах Вирджинии.

Тощий и бледный, опустошенный непоправимой утратой, он шатался однажды вечером по улицам. Руки бессильно свисали, ноги шаркали по мостовой – получалась музыка отчаяния. Его лицо ничем не выдавало неутешного горя, которое разрывало его душу. Это была маска, а не лицо.

Долгими часами Невилл бродил по улицам, сам не зная, да и не беспокоясь, куда его ведут ноги. Он знал только то, что не может вернуться в пустые комнаты своего дома, не может вынести вида вещей, к которым прикасались жена и дочь, которые они видели вместе с ним. Глаза бы не глядели на пустую кроватку Кэти, на ее одежду в шкафу, недвижную и бесполезную, на кровать, где спали они с Вирджинией, на платья Вирджинии, ее украшения, все ее флаконы с духами на комоде. Теперь он обходил собственный дом за километр.

И потому он брел и брел и не смог сообразить, куда попал, когда мимо него толпой повалили люди и какой-то мужчина схватил его за руку, дыша в лицо чесноком.

– Пойдем, брат, пойдем, – сказал мужчина противным скрипучим голосом.

Невилл увидел, что кадык у мужчины дергается, шея пупырчатая, как у индюка, щеки в красных пятнах, глаза лихорадочно блестят, черный костюм не глажен и не чищен.

– Пойдем к нам, и ты будешь спасен, брат, спасен.

Роберт Невилл непонимающе уставился на мужчину. Тот тянул его за собой, вцепившись в руку Невилла худыми пальцами – пальцами скелета.

– Никогда не поздно, брат, – сказал мужчина. – Спасение приходит к тому, кто…

Конец его фразы потонул в нарастающем шуме из огромного шатра, к которому они приближались. Было полное впечатление, что под холстом, силясь вырваться, бушует ревущее море. Роберт Невилл попытался высвободить руку:

– Я не хочу…

Мужчина не услышал. Он тащил Невилла за собой к водопаду воплей и топота, не ослабляя хватки. Роберту Невиллу показалось, что его тянут навстречу цунами.

– Но я не…

И тут шатер поглотил их. Невилла захлестнул океан криков, топота, аплодисментов. Он инстинктивно попятился и ощутил, что сердце бешено забилось. Теперь он был окружен людьми, сотнями людей. Их потоки кружили вокруг него и переливались друг в друга, как водовороты. Они вопили, хлопали в ладоши и выкрикивали слова, смысл которых ускользал от Роберта Невилла.

Потом крики утихли, и он услышал голос, который разорвал сумрак, как трубный глас возмездия, – дребезжащий и немного писклявый глас из множества репродукторов.

– Хочешь ли ты бояться святого Божьего креста? Хочешь ли ты, взглянув в зеркало, не увидеть в нем лик, который даровал тебе Господь Всемогущий? Хочешь ли ты после смерти выползти из могилы, как адское исчадие?

Голос хрипло приказывал, настаивал, убеждал.

– Хочешь ли ты превратиться в нечестивое черное животное? Хочешь ли ты марать вечернее небо адскими крыльями? Я вас спрашиваю – хотите ли вы стать безбожными упырями, проклятыми даже самою полночью, преданными вечной анафеме?

– Нет! – извергнули в ужасе люди из своих глоток. – Нет, спаси нас!

Роберт Невилл попятился, натыкаясь на машущих руками, брызжущих слюной истинных христиан, которые взывали к падающим небесам о помощи.

– Так слушайте, я говорю вам! Я говорю вам, слушайте слово Божие! Смотрите и узрите: зло потечет от народа к народу, и меч Божий будет в тот день разить всех от края до края земли! Считаете ли вы это ложью, считаете ли вы это ложью?

– Нет! Нет!

– Говорю вам: пока мы не станем, как малые дети, незапятнанными и чистыми в глазах Господа нашего, пока мы не встанем и не воспоем хвалу Богу Всемогущему и Сыну Его единородному, Иисусу Христу, Спасителю нашему, пока мы не падем на колени и не взмолимся о прощении за наши ужасные прегрешения – мы прокляты и проклятыми пребудем! Я повторю это, слушайте! Мы прокляты, мы прокляты, мы прокляты!

– Аминь!

– Спаси нас!

Люди корчились, стонали, ударяли себя по лбу, дико визжали, страшными голосами кричали «аллилуйя».

Потерявшего равновесие Роберта Невилла швырнуло в колесо бесплодных надежд, толкнуло под перекрестный огонь неистовых молитв.

– Бог покарал нас за грехи наши тяжкие! Бог дал волю ужасной силе Своего всевластного гнева! Бог послал на нас второй потоп – испепеляющий весь мир поток адских исчадий! Он отворил могилы. Он снял печать со склепов. Он поднял мертвых из темных гробниц – и наслал их на нас! А смерть и ад выпустили мертвых, которые пребывали в их чреве! Таково слово Божие! Господи, Ты покарал нас, Господи, Ты видел ужасный лик грехов наших, Господи, Ты поверг нас всею мощью Своего всевластного гнева!

Рукоплескания – точно нестройные оружейные залпы, стоны множества потенциальных мертвецов, вопли сопротивляющихся живых, тела, качающиеся из стороны в сторону, как стебли травы на ужасном ветру. Роберт Невилл, весь побелев, пробивался сквозь ряды безумцев, вытянув руки перед собой, как слепой, ищущий убежища.

Он сумел убежать, слабый и дрожащий, ушел от них на подгибающихся ногах. Внутри шатра визжали люди. Но ночь уже наступила.