В. Бирюк - Расстрижонка

Обслуга торопливо вымелась из подземелья. Я слышал дыхание и движение нескольких человек за моей спиной. Один, судя по шелесту подола — женщина. Она вздохнула и уселась в сторонке.

– Не тяни, братец. Пироги стынут.

Софья — её голос. А вот голос мужчины мне незнаком. Якун Степанович? И кто это там кнутом шуршит?! Не надо! Не надо с этой штукой играть! Положите на место! Как вас там…!

– Так ты, сказываешь, Воевода Всеволжский? Так ли?

– Да ну. Видать же — брешет! Как сивый мерин.

И этот голос мне знаком — Петенька. Сволота! Это он кнут жмакает!

– Я — Иван, Акимов сын, Воевода Всеволжский, по прозванию «Лютый Зверь»…

– Да брешет же!

Опять Петенька. Орёт нервно. Оправдывается, что сразу такой подробности не выяснил?

– Замолчь. И что ж ты, воевода, тута делаешь?

Ну ты, Якун, и спросил!

– В застенке твоём, Иоаким Степанович, в дыбе сижу.

За спиной что-то тихо и бурно начали обсуждать. Петенька снова возвысил голос:

– А я знал?! А он-то не сказал!

И щёлкнул. Кнутом по голенищу сапога?! Он, факеншит, просто так, просто с раздражения, с глупости своей сейчас ка-ак…!

Усталый вопрос Софьи:

– А какая теперь разница?

Она подошла сзади, провела пальцем по краю кровоточащей раны на спине, по напряжённо дрожащим трицепсам сведённых судорогой моих, зажатых в колоде, рук. Удивилась:

– Нут-ка посвети. Точно — будто серебро под кожей мерцает.

Поковыряла ногтем, сковырнула прыщик, подумала. Выпрямилась и решительно вынесла вердикт:

– Вынуть, отмыть, подлечить, покормить. Воли не давать. А там — подумаем.

Последующие несколько минут были самые мучительные. Меня сводило всего. До потемнения в глазах. А они о чём-то препирались между собой. Потом позвали обслуживающий персонал, потом давали им команды… Я ожидал обманки — внезапного удара кнутом, дикого хохота, каких-то пинков, издевательств… И надеялся. Что всё это кончится.

Когда брёвна разъединили — разогнуться не смог. Каждое прикосновение, просто движение — причиняло боль. Когда стали снимать верёвки с запястьев, пропитавшиеся уже кровью — заорал. И чуть не вырубился. Так меня, почти бесчувственного, и потащили куда-то по подземным коридорам.

Туман в голове, туман вокруг — в какой-то мыльне. Полное расслабление всех мышц, впервые за неделю пути. Горячая вода и я в ней. Острое ощущение пламени на спине, когда вода со щёлоком попала на рану. Какой-то дядька странного вида и одежды, обрабатывающий мои раны, от чего я рычу и скриплю зубами, обильный жирный несолёный мясной бульон, широкая чистая постель… Я вырубился мгновенно.

Пробуждение… по нужде. Звал-звал… думал уж… осрамиться. Но пришёл какой-то урод.

Вы себе процедуру подсовывания «утки» под больного, лежащего на животе — спина-то разорвана, привязанного широким кожаным ошейником на цепь, уходящую куда-то под постель, с руками, примотанными к ложу — представляете?

– Задницу подними, ноги раздвинь.

Как-то остро вспомнились мне мои похождения в стольном граде Киеве. Тогдашние лечебные процедуры в исполнении Юльки-лекарки, её то — нежные, то — крепкие ручонки… Упокой, господи, душу грешную. Как-то мне повторение пройденного… не в кайф. Опять же — морда совершенно уродская, нос набок, зубов только пару и видать, бородёнка репейником… Не, не привлекает.

А тебя, Ванюша, тут никто не спрашивает. «Как начальник скажет — так и будет».

Тут пришёл лекарь делать перевязку. И я понял, что бородёнка репейником — прекрасно и мило. Что у меня не только нет «хочу — не хочу», но и «могу — не могу». Потому как я могу только орать. И покрываться холодным липким потом. И чувствовать как меленько дрожат мышцы. Отходя от остроты ощущений. В полной слабости и прострации после… лечебных процедур.

Вот в таком состоянии я пребывал дня два. В меня заливали какие-то травяные отвары, смазывали всякой разноцветной дрянью непристойного вида — раны и ссадины, подставляли «утку». Скармливали пустые, но наваристые, щи и набивали такой же кашей. И я снова впадал в дремоту.

Только к концу третьих суток мозги начали шевелиться, я попытался понять ситуацию.

Дело — дрянь. Что не ново.

Нападение на княжеского гонца — преступление. Из категории — государственная измена. Но — я одет не по форме. Нет ряда атрибутов, нет подорожной грамоты, поведение — не гонцовое, пуговица от княжеского кафтана — не подтверждение. Кучковичи скажут:

– Брехун, обманщик, самозванец. Мы давай его пытать. А он, волей божьей, помре.

«Воевода Всеволжский»? — Аналогично и ещё хуже. Аргументы — веером, по народным мудростям: «Так врет, что ни себе, ни людям передышки не дает», «Кто врет, тому камень в рот».

В смысле: волей божьей помре…

Всё упирается в доверие. Точнее: в уверенность в доверии.

Если Кучковичи уверены в том, что Андрей им верит, то они уверены, что их отмазки сработают. Даже и смерти верного слуги Хрипуна и княгининой служанки Сторожеи — найдётся способ объяснить. Если Андрей им верит — всё можно свалить на «непонятки» и излишне ретивых слуг.

«Все под богом ходим», «и на старуху бывает проруха». Извини, мил человек — обмишулились.

И — спокойно тихо прирезать. Меня!

Ещё легче весь набор отмазок проходит у епископа Феодора:

– А меня там и не было! А вот слуги мои… у, какие они нехорошие… у, как я им пальчиком погрожу.

Весь вопрос — в доверии. Точнее: в уверенности в доверии.

Андрей не верит Феодору. И оба об этом знают. Для вынесения окончательного решения об «утрате доверии» Андрей и послал меня за Софьей. Чтобы — «удостовериться». Задача — чисто информационная. Но как же больно за информацию бьют! Вся спина горит.

Всё зависит от Софьи. Пока она не даст явного подтверждения — Андрей не тронет ни епископа, ни бояр. Вне зависимости от моей судьбы. Меня здесь можно прирезать, отравить, придушить, забить кнутом… Пока он об этом явно и достоверно не знает — он всерьёз не сдвинется, сыска не начнёт.

«Разве я сторож брату своему?». Тем более, если этот брат — Ванька.

Да и вообще — сыск идёт не обо мне, а по делам Улиты. Я, моя судьба в этом… Я уже разбирал мотивацию Андрея. Моя смерть для него — возможно, даже и желательна.

Вот если Якун бросит мою отрезанную голову Андрею в лицо с криком и диким хохотом:

– Вот, от чудачка твоего тыковка!

Тогда — «да». Явное и наглое преступление противу власти государя. А до тех пор — «нет». «Всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого». Да и как можно обвинять «уважаемых людей»?

Я уже рассказывал, что судопроизводство в «Святой Руси» предусматривает специальную категорию свидетелей. Не свидетелей рассматриваемого события, а вообще — жизни истца и ответчика. Их репутации.