В. Бирюк - Расстрижонка

Софья это понимала и рискнула. Лучше один раз получить топор в голову как немолодой простолюдинке, чем неделю умирать «по-госпожански», «ублажая» и веселя воплями сотни воинов.

А вот в платье служанки она смогла использовать свои «необщие умения», отодвигая, таким образом, типичный в её возрасте в такой ситуации, «секир башка».

Не сомневаюсь, что она пережила бы нынешнюю «ограниченную вспышку юношеского сексуального энтузиазма», попала бы в дом какого-нибудь вадоваса, сумела бы подмять его под себя. В психологическом смысле. Стала бы им манипулировать. И зажила бы припеваючи. Или вернулась бы на Русь.

Не свезло. Ванька заявился. И я, с глубоким чувством удовлетворения от наступления исполнения справедливости, вернул ей её фразу из московского застенка:

– Вот и свиделись. Как и обещался. Дурочка. С кем ты спорить вздумала…

Она смигнула от света, прищурилась, дёрнулась. Но литвачок крепко держал её за волосы. Потом, хвастаясь своими успехами в новой для него технике, до упора натянул её голову на себя. Чуть подождал, затягивая глубокое погружение, но его визави довольно резко и громко дал оценку изменению ритма.

Экс-княгиня имела, при этом, довольно глупый вид. С выпученными глазами и полу-оттопыренными губами. Выглядеть интеллектуально в этой позиции… Бывает. Но — редко. Искоса посматривала на меня, пыхтела носом. Потом закрыла глаза, полностью отдаваясь нарастающему темпу её… пользователей. Юзеры юзали безостановочно, переходя в режим сдвоенного отбойного молотка. Им бы асфальт вскрывать… Но где здесь найдёшь асфальт?

Я прикрыл ей лицо подолом мешковины и встал.

Ещё два дня назад, завывая от ужаса, разглядывая свой чёрно-багровый… часть своего тела, я был готов порвать её на части. Просто руками, зубами… Как я её ненавидел! Как я мечтал, чтобы она выла, орала и обделывалась… в моих руках. Треск ломаемых костей, хлюп выдавливаемых глаз, шлёп снимаемых кусков кожи… Ненавижу! Если бы она попалась мне в Кучково — в ломти, в ошмётки! С радостью, с удовольствием…

Но теперь… Если бы она умерла… всё было бы проще. Если бы… Без моего участия…

Рассказать про неё литвакам? Или — просто прирезать? Или…

– Господине. С этой бабой… Ты её знаешь? Может, сказать парням? Чтобы они её… Ну, отпустили.

– Зачем, Авундий? Ребята славно бились, сделали великое дело — Москву сожгли. Пусть отдыхают. Только… Присмотри. Чтобы не попортили. Как с матерью Кастуся было — не надо. И — чтобы не потерялась.

Может… Подсказать ему? Чтобы он как-нибудь… как родительницу Кастуся… Или — просто ножиком по горлу…?

Ваня, лгать не хорошо. Тебе лжа Богородицей заборонена. Не позволяй возникнуть такой ситуации, когда тебе придётся лгать. Вот зарубили бы её, как множество других москвичей и москвичек… или прикололи бы как старшего брата Якуна… или здесь бы — затрахали до смерти, порвали на кусочки, порезали на ленточки… А теперь — нельзя. Теперь я её видел. Теперь я должен…

Андрей-то ведь точно спросит! И что я отвечу? — То, что он ждёт. А вот что он ждёт?

Её смерти? От моей руки, при моём участии?

Или — её жизни?

На берегу вадовасы заканчивали делёжку добычи. К моему удивлению, потерь в личном составе от раздела имущества — нет. А как шипели! А как скалились друг на друга!

Как говорил маленький мальчик, забравшийся под кровать, любовнику своей матери, когда папа неожиданно вернулся из командировки:

– Молчишь? А как дышал! Как дышал!

Кастусь, розовый от пережитого. Он в бою был спокойнее и увереннее. Елица с томагавком в руке. И двумя за поясом. Неподвижный, как пень лесной, Фанг в стороне на корточках. С пучком дротиков россыпью под правой рукой. Его ребята парочками по периметру…

– Вовремя пришёл. Поделили. Теперь выбирать будем. Вот три куны. На одной — крест, на другой — ярмо, на третьей — дом. Левая, средняя и правая кучи. Все видели?

Позвали седого, одноглазого, с рубленным лицом, воина. На пальцах… Жгли? Или — отморозил? Подушечки — сплошные шрамы. Кинули куны в шлем, потрясли.

– Первый — князю.

– Второй — воинам.

– Третий — гостю.

Кто в восторге вопит, кто рычит в злобе. Вадовасы возле своей кучи собрались. Теперь им её делить по отрядам.

– Как забирать будешь, э… господин Воевода Всеволжский?

– Кастусь, брось титулование. Мы не на тинге, чтобы зваться да манерничать. Когда будете делить полон?

– Э… ну…

– Давай сразу. У меня ещё дела есть.

Какие у меня могут быть здесь «ещё дела»? Но Кастусь пошёл к вадовасам, полчаса с ними спорил, добился. Снова пошла жеребьёвка. Они не смогли разделить женщин на равноценные группы, поэтому «жеребили» — каждую.

У меня была смутная надежда… Заберёт её какой-нибудь… тот же давешний «подгоняльщик». И всё — я чист! Увезли в Литву Московскую, продать не схотели, войска со мной не было… Извини-прости, княже, шукай свою экс-благоверную — сам.

«Бог — не фраер» — народная мудрость. «Просите — и обрящете». — А если нет? Если — не просил? — А, пофиг! «Призовая игра! Тьфу-тьфу».

В здешней жизни отсутствует очень важный для меня, душевно родной, образ. Образ «чемодана без ручки». Есть, наверное, нечто похожее. Но когда сам, в зимней одежде, со старым картонным советским чемоданом, битком набитом всяким… как я теперь понимаю — барахлом, до неподъёмного состояния, и ты с ним сквозь московское метро, в час пик… и тут ручка у него… хряк… Это надо… пропотеть самому.

– Ну что, Софочка? Пошли мыться.

Она только мычала и пыхтела. Молодёжь, по счастью, не применяла к ней сколько-нибудь серьёзных мер воздействия. Из категории: «последствия — необратимы». Но юношеский энтузиазм… в сочетании с количеством… Кое-какие синяки она схлопотала. В интересных для молодёжи местах.

Умыл, прополоскал, побрил. Наголо. Обгоревшие волосы в этой местности после вчерашних событий — явная улика.

Сунул ей сохранившийся в вернувшемся ко мне мешке ошейник:

– Холопская гривна. Оденешь — станешь скотиной двуногой. Робой. Моей. На шею. Приложи и поверни. Сама.

Я избегаю силком одевать на людей символ рабства. Лучше, если они делают сами, по своей воле, своими руками. Добровольно.

Она смотрела на меня замученными, опухшими, красными глазами. Бой, пожар, забавы… ни сна, ни отдыха. Потом перевела взгляд на группку молодых литваков чуть в стороне, у леса. Те, с сильным любопытством, интересовались нашими манипуляциями.

Объяснения — не нужны, угрозы — тоже. Есть только надежда. Что этот странный лысый… не кинет сразу свою животинку на растерзание молодым лесным волкам. Потом — может быть. Но не сейчас.

Она свела на затылке концы обруча, он защёлкнул.