Николай Железников - Голубой уголь

Первоначально я полагал, что достаточно один раз привести в движение вентиляторы, а потом их неизменно будет вращать все сильнее ток воздуха, устремляющийся по трубе. Но товарищ Ковров убедил меня, что это невозможно, благодаря трению и сопротивлению наружного воздуха, вентиляторы довольно скоро должны остановиться. Поэтому я решил так. Вентиляторы приводятся в движение мотором. Мотор можно употребить совсем незначительной мощности. В самом деле, достаточно будет приладить к вентиляторам силу, нужную лишь для преодоления трения. Трудно лишь привести их в достаточно быстрое движение, а потом, чем дольше они работают, тем под напором воздуха они будут быстрее вращаться, пока не дойдут до такой быстроты, которая установит равномерное падение столба воздуха.

Для облегчения работы вентиляторов можно устроить несколько добавочных приспособлений. Я предполагаю использовать отработанный воздух, вырывающийся из трубы и образующий при этом вихревые движения. У выхода из грубы поставлю несколько ветряных двигателей. Задача их двоякая: своими крыльями помогать вентиляторам отсасывать из грубы воздух и одновременно приводить в движение мотор, питающий вентиляторы. «Отбросов производства» в моей машине вообще не должно быть. Я использую даже нагревание, неизбежное при работе. При помощи особых теплососов тепло будет перегоняться на выходной копен трубы, нагревая выходящий воздух, что также поможет его разрежению, а следовательно и отсасыванию. Таким образом я запрягаю в работу даже трение, обычно мешающее работе тем, что оно превращает полезную энергию в рассеивающуюся тепловую. Наконец, в ясные дни можно нагревать выходной конец трубы солнечными лучами, собираемыми специально приспособленными для этого зеркалами. Но об этом пока говорить рано.

Какова может быть мощность атмосферной турбины? Какой угодно Турбина устанавливается где-нибудь на середине трубы так, чтобы каждая лопасть почти закрывала просвет. Мощность турбины зависит от величины лопастей, иными словами — от диаметра трубы. На каждый квадратный сантиметр лопасти воздух будет давить с силой около одного килограмма. Лопасть площадью в квадратный метр испытает давление и десять тысяч килограммов, достаточное для того, чтобы создать необычайно мощный двигатель.

Материалом для постройки двигателя мы обеспечены. Один из пароходных котлов испорчен, из него сделаем и главную трубу, и турбину, и отводящую тонкую трубу. На суше вентиляторы можно было бы приводить в движение от запруды какой-нибудь маленькой речушки и, расходуя незначительное количество «белого угля», получить огромные запасы «угля голубого», здесь же мы вынуждены будем пользоваться мотором, благо — топлива потребуется немного.

— Незачем вам говорить, — продолжал Комлинский, — для чего я предлагаю строить машину. Не потому только, что она откроет возможность быстро покрыть весь Союз дешевыми и мощными силовыми установками, и могучим толчком двинуть вперед электрификацию и индустриализацию страны. Здесь же моя машина поможет нам выбраться из этой ледяной тюрьмы на открытом нами пароходе. Да! На пароходе! С помощью моего двигателя мы расколем, распилим и расплавим лед, прорвемся сквозь айсберг и уйдем на пароходе. Запасы черного угля незначительны? О, это не страшно, у нас есть голубой уголь, неисчерпаемые запасы голубого угля! Мы впряжем воздух в турбину, и он будет винт вертеть, будет нас двигать, будет нас и греть — горя нет, что такой холодный!..

Напряженное молчание товарищей Комлинского разрешилось теперь бурным неистовством. Все точно опьянели. Повскакали с мест, тянулись к механику. Каждый кричал свое и не слышал, что кричали другие — всем казалось, что освобождение близко и несомненно. Несколько человек подхватили Комлинского. Он безуспешно пытался вырваться, всех перекричать.

— Постойте! Постойте!.. Ведь все это удастся, конечно, лишь при условии, если машина осуществима… сможет работать!..

Однако его уже не слушали, собрались качать. Но в этот момент одно непредвиденное выступление грубо оборвало общее радостное возбуждение.

В веселый шум визгливым диссонансом ворвался чей-то пронзительно громкий, срывающийся, как будто даже незнакомый голос, выкрикивавший что-то невнятное в непонятном бешенстве. Все сразу смолкли, невольно оглянулись на дверь в соседнюю комнату. От косяка отделилась неуклюжая фигура и неестественно изломанными порывистыми движениями направилась к столу.

От косяка отделилась неуклюжая фигура и неестественно изломанными порывистыми движениями направилась к столу.

— Молчать!.. Не слушать этого мозглявенького дурачка!.. Все здесь подохнем!.. Это — наша могила!.. Так говорю я, Марин, и — молчать!..

Марин отрывисто ударял кулаком по столу. Казалось, будто это не кулак, а мяч, отскакивающий вверх после каждого удара.

— Да!.. Я стоял у двери и слушал его докладик. Чепуха! Глупость! Детские сказки! Ничего не получится. Путь отсюда один — такой, каким пришли. А так как улететь отсюда нельзя — значит, крышка!.. Гроб! Лед! И все!.. Дирижабль — умер. Корабль мертв! Никакие ваши идиотские угли не помогут: ни черные, ни голубые, ни зеленые, ни малиновые! Мы угробились в могильную яму, и никаких углей! В этом яме никто нас не увидит и никогда нас отсюда не вытащат! Поняли вы? — совсем взвизгнул Марин. — Ненавижу такие разговорчики таких человечков, потому хотя бы, что мы все — живые мертвецы!.. А потом станем мерзлые мертвецы!.. Вот!..

Прокричав оцепенелым товарищам свою дикую, полную сумбурной злобы речь, Марин так же, быстро и внезапно, как и явился, исчез в соседней комнате. Бураков осторожно прошел за ним и тотчас вернулся, плотно притворив за собой дверь.

— Лег. К нему сейчас лучше не подступаться.

— И чего выскочил? — недоумевающе пожал плечами Деревяшкин.

— Больной, — обронил Васильков.

— Ну, он и до ушиба был почти такой же, — недовольно проворчал Алфеев. — Мне ли не знать! Слова не скажи, тронуть ничего не смей, — все не так. Не угодишь на него. Злой и своевольный, только бы по его выходило. А что ему надо — и сам иногда не знает…

Припадок на льду был критическим моментом болезни Марина. Несколько дней пилот был вял, слаб, но потом стал чувствовать себя значительно лучше. Правда, он уединялся, бесцельно бродил по ледяному ущелью; к месту работы пошел лишь раз, был угрюм, ворчлив, раздражителен, — но в общем определенно поправлялся и никаких нелепостей не говорил. Вот почему неожиданная выходка его произвела на товарищей особо удручающее впечатление.