Николай Железников - Голубой уголь

— Очень жаль, что так вышло, — раздумчиво проговорил Ковров. — Теперь у меня не хватит духа высказывать свои соображения…

— Какие же соображения? — встрепенулся Рюмин. — Надо договаривать.

Ковров помолчал немного, потом заговорил:

— Конечно, Марин неправ. Наше положение вовсе не безвыходное, у нас есть несколько возможностей выбраться, даже если машина Комлинского окажется ни к чему не годной. Не следует от больных выкриков Марина впадать в отчаяние… Но… не следует также впадать и в телячий восторг от сомнительного проекта. Нам необходимо быть спокойными.

— А чем плоха машина? — почти со злобой спросил Алфеев.

— Закон сохранения энергии, дорогие товарищи, — ответил Ковров. — Об этом законе Комлинский мне кажется, как будто недостаточно помнит. Думаю, что машина его толку не принесет. Это по-видимому проект «вечного двигателя», то-есть неосуществимая затея.

— Позвольте резюмировать прения, — улыбнулся репортер. — Ковров начал за здравие, а свел за упокой. Выводы таковы: хоть Марин вообще неправ, но в частности он прав, что Комлинский целиком и полностью неправ и машина его никудышная. Так? Но ничего, Комлинский, не унывай, делай! Авось что-нибудь и сделаешь. Сделаешь, Комлинский?

Комлинский нахмурился, но ничего не ответил.

— Именно это я и хотел предложить, — серьезно возразил Ковров. — Комлинский обязан взяться за конструирование своей машины. Бураков подвел неправильный итог, и неправым оказался только он один. Я предполагаю, — Ковров сделал на этом слове ударение, — но не могу сейчас с точностью доказать, что проект неосуществим. А предупредить я счел себя обязанным — чтобы после не было разочарований.

— Вот тебе на! — развел репортер руками. — Я же и оказался кругом виноват. Придется согласиться и мне с Ковровым! Не подкачай, Комлинский, чтобы не говорили, что тебя зря качали.

Комлинский, не отвечая, принужденно улыбнулся.

Васильков в нескольких словах намет ил расписание работ, и все молча разошлись по своим койкам. Репортера профессор незаметно увлек за двери. Там зашептал ему на ухо:

— Слушайте, Бураков, не шутите с механиком. Он обидчив. Если с возражениями и мирится кое-как, то иронии ни за что не простит…

Наэлектризованная докладом Комлинского колония пленников ледяного фиорда с удвоенной энергией принялась за постройку лестницы. Исключение представляли трое: механики Гаврилов, Комлинский и Марин. Гаврилова зачислили «специалистом по радио», хотя особыми познаниями по радиотехнике механик похвастаться не мог. Целыми днями возился он с перепутанными и поломанными частями найденного на пароходе радиоаппарата, отверженно и терпеливо стараясь соединить воедино как обрывки познаний, оставшихся от давней поры его кратковременного радиолюбительства, так и обрывки перержавевших проводов на катушках. Комлинский дневал и ночевал в котельной. Марин… Марин ничего не делал. Иногда, не сказываясь, уходил на несколько часов вверх по ущелью.

Наконец последнее звено лестницы было подвешено. Для этого случая специально пригласили Комлинского. Механика пришлось чуть ли не силой тащить из глубины трюма, чтобы предоставить ему честь первым ступить на вершину айсберга. Увлекшись новой затеей, Комлинский стал совершенно равнодушен к первому своему детищу — лестнице. При гробовом молчании товарищей он быстро поднялся вверх и, тщательно укрепив под верхней гранью стены поданное ему последнее звено, воткнул гарпун в вершину айсберга древком вверх. Потом подтянулся и стал на лед рядом с гарпуном.

Комлинский стал на лёд рядом со своим гарпуном.

Силуэт его фигуры впервые за время заключения в ледяных стенах фиорда четко вырисовался на фоне неба.

Раздался взрыв аплодисментов. Механик поднял руку.

— Море! — крикнул он вниз. Новый взрыв аплодисментов, и фигурки внизу засуетились; один за другим стали подыматься наверх. Скоро все, кроме Марина, тесно сгрудившись, стояли на бугристой вершине айсберга.

Свет солнца, немощно выглядывавшего краешком из-за горизонта, казался нестерпимо ярким, простор — головокружительно необъятным. Внизу была узкая полоска воды, а дальше — бесконечное ледяное поле. Беспорядочное нагромождение торосов чередовалось со сравнительно ровными поверхностями. Местами, просвечивая сквозь клубы пара, жирными кляксами темнела открытая вода. Васильков оглядывал в единственный бинокль ледяные поля, потом обернулся назад, осмотрел ледник. Всю его поверхность рассмотреть не удалось, — айсберг был ниже боковых стен ущелья. Однако теперь не могло быть сомнения, что это небольшой островок: кругом до самого горизонта развертывалась однообразная панорама бесконечного нагромождения льдов.

Васильков случайно направил бинокль вниз, в полумрак ущелья. Что-то там его заинтересовало. Несколько секунд внимательно смотрел, потом покачал головой. — Что? Любуетесь нашей ледяной тюрьмой? — спросил Жуков.

— Да, любопытно взглянуть сверху. — грустно сказал Васильков и, передав бинокль Жукову, попросил его рассмотреть ледяное поле. Профессору не хотелось портить товарищам настроения, и он ничего не сказал о том, что творилось внизу. Впоследствии он об этом пожалел.

Васильков увидел Марина, и странное поведение его заинтересовало профессора. Пилот стоял на наиболее освещенном месте — на узком выступе стены ущелья над ледяным домом. Задрав вверх голову, он смотрел на группу своих товарищей. Потом с внезапной энергией погрозил в их сторону кулаком и поразительно легко соскользнул со стены вниз…

Обследованием острова в силу одного обстоятельства пришлось заняться гораздо тщательнее, чем сначала это предполагали сделать.

Ранним «утром» следующего дня все население ледяной колонии забралось опять наверх. Связавшись веревкой и вооружившись острыми палками и топорами, начали переход с айсберга на островок. Айсберг плотно припаялся к его обрывистым берегам ледяной перемычкой в несколько шагов шириной. Пришлось прорубить лишь несколько ступенек, и затем всей группе удалось довольно легко взобраться наверх. После небольшого подъема открылось совершенно ровное пространство сверкающего льда.

Далеко ходить не пришлось. Беглый осмотр биноклем окончательно убедил товарищей в том, что они находились на островке, несколько вытянутом в длину в направлении ущелья. Площадь островка не превышала тридцати-сорока квадратных километров. По строению своему островок представлял собой изрезанную фиордами груду высоких утесов. Полярные льды покрыли его непроницаемой броней, и островок казался гигантской глыбой сплошного льда с совершенно отвесными краями.