Сергей Розвал - Невинные дела. Роман

- Коммунистическая пропаганда! - угрюмо сказал Джон.

- Эх ты! Наслушался профсоюзных бонз да начитался «Медианского курьера» и без всякого смысла твердишь одно: «Коммунистическая пропаганда! Коммунистическое воззвание!» Ну, а в «Курьере» чья пропаганда? Господина Прукстера. Она тебе больше нравится? А ты не слушай ничьей пропаганды, сам смекай: ведь никому эта проклятая бомба так не страшна, как тебе, Доре и Майку.

- Это почему?

- А очень просто. Вот тебе почти сорок, а видал ли ты войну? Ведь когда за океаном бомбами и снарядами разрушали дома, убивали людей, ты преспокойно работал и копил денежки на свой дом. А там каждое поколение успевает две-три войны на своей спине попробовать. И ты думаешь, так будет продолжаться вечно? Шалишь, брат! Проголосовал ты за бомбу, значит, ее и получишь…

- Замолчи, Том! - в ужасе закричала Дора.

- Нет, не замолчу! - крикнул Том. - Не замолчу! Он только это и понимает. Он воображает, что будет по-прежнему мирно копаться в своем садике, пока наши бомбардировщики будут уничтожать города Коммунистической державы. Так она и позволит! Страна, расколотившая огромную армию нацистов, позволит нам безнаказанно убивать ее женщин и детей? Ну нет, это ты, Джон, дурачком не прикидывайся! Первой она на нас бомбу не пустит, но уж если мы посмеем, то тут держись…

- Не запугивай! Так мы их и пустим… - упрямо сказал Джон.

- Да разве тебя испугаешь! Конечно, ты не пустишь. Закроешь двери, окна, форточки, в саду дощечку выставишь: «Частное владение Джона Джерарда. Бомбы бросать строго запрещается».

- Не фиглярничай!

- Нет, это ты фиглярничаешь. Мир готов обрушиться, а он свое: «Плевать мне на мир, мой дом - моя крепость!»

- Послушай, Джон, - внезапно сказала Дора, - ведь Том правду говорит.

Джон, которого слова Тома застигли врасплох и потому заставили было призадуматься, услышав Дору, моментально рассвирепел. Ох уж эти женщины, всюду нос суют!

- Ну, ты, коммунистка! - грубо окрикнул он. - Всегда готова братца поддержать. Много ты понижаешь в политике!

Против обыкновения Дора не уступила.

- Да какая же тут политика? - с искренним удивлением воскликнула она. - Просто не хочу я, чтобы тебя и Майка в газ превратили. При чем тут политика?

- А не понимаешь, так не суйся! - огрызнулся Джон. Он был сбит с толку и неожиданным рассуждением Тома и еще более неожиданным сопротивлением Доры.

- Послушай, Джон, - сказала тихо Дора, - надо подписать. Неужели мы за то, чтобы этой проклятой бомбой уничтожали детей?

Джон чувствовал, что надо возразить, но он окончательно потерял нить: что, в самом деле, сказать? Он только твердо знал, что воззвание коммунистическое, но ведь в словах Тома, пожалуй, есть и правда… «Вот она, пропаганда, что делает!» - вдруг испугался он.

- Да ведь оно коммунистическое! - крикнул он в отчаянии. - Что же, ты хочешь, чтобы нас коммунистами считали?!

- Кем угодно пусть считают, лишь бы бомбы не было, - упрямо возразила Дора.

- А ты думаешь, как подпишем, так сейчас нас и послушают?..

- Вас двоих не послушают, а миллионы подпишут - поневоле придется послушать, - сказал Том.

- Уж и миллионы!

- Конечно. Неужели миллионы людей готовы погибать от бомбы? Эх, Джон, Джон! Да ведь не на бомбу, а на нашу глупость надеются все эти Бурманы. На то, что такие, как ты, скажут: мы - люди маленькие, ничтожные, мы не в силах ничего изменить…

- И верно, что не в силах, - несколько тише, но угрюмо сказал Джон. - Добьемся одного: попадем в коммунисты. В профсоюзе предупредили: кто подпишет, тот коммунист.

- Вот чего ты боишься! - усмехнулся Том. - Бонзы страшнее бомбы.

- Как знаешь, Джон, я подпишу, - сказала Дора.

Джон, который начинал было раздумывать, теперь пришел в ярость при мысли, что Дора посмела что-то решить без него и против него. Вряд ли он все-таки согласился бы подписать воззвание, но теперь, после слов Доры, об этом не могло быть и речи.

- Не смей! - яростно крикнул он. - Коммунистка! - И, исчерпав все доводы, он пригрозил: - Я преподобному Фредерику скажу.

- Он еще в то воскресенье призывал подписывать воззвание против бомбы, - спокойно сказала Дора. - Проповедь читал, сказал, что убийство беззащитных женщин и детей неугодно богу.

Джон от изумления онемел. Боже мой, что же, и священник - коммунист? Том с молчаливой усмешкой смотрел на Джона. Дора, воспользовавшись замешательством мужа, подошла к Тому и взяла у него лист.

- Не смей, не смей! - закричал Джон и бросился к Доре. - Сейчас же отдай!

Дора внезапно юркнула в соседнюю комнату и захлопнула дверь перед самым носом Джона. Щелкнул ключ. Джон принялся яростно колотить кулаками в дверь.

- Да перестань ты! - раздалось из-за двери. - Я уже подписала.

- Я тебя не выпущу, - в неистовстве кричал Джон. - Я изорву его в клочья!

Том постоял, подумал и тихонько вышел. Он решил подождать в саду, пока кончится семейная сцена. Обобьет Джон немного кулаки, поостынет, не станет же он взламывать дверь и колотить Дору! А посмеет - придется прийти на помощь, ничего не поделаешь.

Прислушиваясь к крикам Джона, Том медленно спустился по лестнице и вышел в сад. Вверху, на втором этаже, открылось окно, и оттуда вылетела бумага. Том поймал ее. Это было воззвание. Внизу колонки подписей стояла подпись Доры. Том посмотрел вверх. Из окна выглядывало улыбающееся лицо Доры.

- Молодчина Дора! - воскликнул Том. - Что же, мне подождать? Не будет он драться?

- Иди, иди! Без тебя он скорее утихомирится, - поспешно сказала Дора и захлопнула окно. Том ушел.

Более двух недель не показывался он к Джерардам: надо было дать остыть Джону. Впрочем, у них было все благополучно: Майк почти ежедневно забегал к дяде Тому. Джон по-прежнему трудился в садике, благоустраивая свой маленький мирок. С Дорой он постепенно помирился, но воззвание так и не подписал.

Потом начались события на заводе, и Тому было не до Джона. Затем он узнал от Майка, что отец уехал «в гости к президенту». И, наконец, только на вокзале Том встретил Джона, с триумфом вернувшегося из столицы.

Прошло около месяца с тех пор, как Джон Джерард вернулся из поездки в столицу. Медианский прожекторный завод заканчивал выполнение старых заказов и должен был остановиться на переоборудование. А соглашение между администрацией и рабочим союзом о ставках на время остановки все еще не было достигнуто.

Председатель и директор «Прожекторного общества» (вошедшего теперь в «Корпорацию Лучистой Энергии») господин Оскар Прукстер всю вину возлагал на рабочих. Он не мог себе представить, как можно платить рабочему за то время, когда тот не работает. Те полтора месяца, на которые завод надо было остановить для переоборудования, господин Прукстер соглашался полностью оплачивать занятых на этих работах, больше того: соглашался платить двадцать процентов тем, кто будет сидеть сложа руки и отдыхать. Разве это не благодеяние, не щедрость? Правда, вызывалась она тем, что директор не хотел терять своих квалифицированных рабочих: набрать их потом или подготовить новых стоило бы дороже. Двадцать процентов господин Прукстер считал подходящей ценой за это, требование же пятидесяти процентов возмущало его своей дерзостью. То обстоятельство, что он авансом получил, как выражался генерал Реминдол, «хороший куш», не могло изменить деловых принципов господина Прукстера. Он был уверен, что своего добьется - улице рабочие предпочтут двадцать процентов заработка - и потому особенно не волновался. Правда, на всякий случай поговорил по телефону со знакомым полковником в Комбии, который, помимо военной карьеры, интересовался коммерческими делами, почему и приобрел при посредстве господина Прукстера некоторое количество акций «Корпорации Лучистой Энергии». Полковник прислал в Медиану эскадрон кавалерии, конечно, по соображениям внутренней дислокации частей своего полка - к событиям на заводе это не имело отношения. Но Прукстер почувствовал себя еще спокойнее.