Дмитрий Поспелов - Фантастика 1985

— Убедил, убедил. Границ нет, но человек единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа «при необходимости видоизменять». Так что же нам мешает «видоизменить» горстку кораллов? Или раз тебе показалось, что они тоже умеют воздействовать на среду, их можно уже считать на нашей половине?

— Ты же сам спросил меня про теорию, Боб, теоретически колония коралловых полипов могла эволюционировать до образования интеллекта, — как любое другое живое существо. Тем более на незнакомой нам планете.

— Не вижу последовательности, Стае. Кораллы воздействуют на тебя, на угрожающую тебе барракуду — и ты предполагаешь в них разум и готов поступиться ради них жизнью. Но вот на тебя пытается воздействовать барракуда — и ты объявляешь ее хищником и палишь из станнера, чтобы убить ее. Где логика?

— Я человек, Роберт, и сужу человеческими мерками. Когда на тебя мчатся с разинутой пастью, трудно в этом усмотреть попытку к Контакту. Скорее всего это обычные действия крупной хищной рыбы, типичные для любой открытой экосистемы, где идет борьба за выживание. А вот кораллы проявили себя нетипично.

— Перечисли эти нетипичные проявления, если тебе нетрудно.

— Фактов немного, — сказал Стае. — Первое. Ночью, в белом свете, кораллы дают необыкновенный спектр, в котором может заключаться информация. Второй факт. Вчера, когда я хотел отломить коралловую ветвь — не нечаянно, как во время ходьбы по дну, а специально, — то мне на мгновение сковало руку, словно кто-то невидимый пытался попросить не делать ему больно. И в-третьих, эпизод с барракудой. Она была блокирована при таких обстоятельствах, что я усматриваю в этом лишь одну цель: дать нам с Наташей уйти…

— Все? Фактов больше нет?

— Все.

— Хорошо. Теперь давай я их объясню по-своему. Начнем со свечения. Не мне тебе рассказывать, сколько в природе люминесцирующих животных. Какими только цветами они не светятся: кто белым, кто желтым, кто багрово-красным. А на твоем Анторге — разве не переливается всеми цветами радуги анторгская утка?

— Только в инфракрасной подсветке, — заметил Стае.

— Ну и что? А прожектор — разве не подсветка? Причем не забудь, что мы в океане, где особенно много всяких «хамелеонов»: осьминоги, камбалы, креветки… Пойдем дальше, насчет «скованной» руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?

— Могло.

— Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на нее так странно подействовал станнер?

— Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, Боб, — возразил эколог. — Эта барракуда действительно невосприимчива. У нее целых четыре моторно-двигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырех центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.

— Вот как? Ладно, предположим. Но даже если допустить, что некое силовое поле возникает и генерируют его кораллы — что еще надо доказать! — оба случая могли все-таки быть проявлением элементарного защитного инстинкта. Морской угорь генерирует же для защиты электрический заряд. Или актинии — силовое поле может оказаться чем-то наподобие их стрекательных нитей. Нагнулся ты за веткой — щелк, включился блок защиты, агрессор остановлен. Разогналась барракуда в атаке, приблизилась к коралловому кусту — вы-то стояли тихо, не шевелясь, — щелк, снова блок. Все. Нету больше твоих фактов. Есть только подозрения, причем практически ничем не обоснованные.

К его удивлению, Стае не стал спорить.

— Да, ты прав, Боб, — сказал он, — основания шаткие. И собственными силами нам не разобраться. Но все же… Кораллы существуют колониями, а разговоры по поводу «коллективных интеллектов» ведутся на Земле уже сотни лет. И мне, как человеку с Земли, легче допустить, что мириады разрозненных полипов связались в сложную единую структуру. И предположить, что у этой структуры вероятность разумности выше, чем у любого баобаба.

— Правильно, выше, — буркнул пилот. — Я тут тоже кое-что просчитал на компьютере. На центральном. На базе собранных на момент данных вероятность разумности у кайобланкских кораллов оценивается в три пятьдесят шесть с шестерками на конце процентов. Тебе это что-нибудь говорит?

— Не самый высокий индекс. На Аль-Сафире было шесть и семь. На Трастворди — восемь и одна. Вдвое больше. И оба раза разумность не подтвердилась…

— Именно. И тут скорее всего не подтвердится.

— Боб, я сам прекрасно осознаю, что шансы ничтожны. Но они все-таки есть. И если, прилетев домой, мы выясним, что кораллы были разумными… Слышишь, я говорю «были»!

— Ну ладно, — хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Чекарс. — Что ты предлагаешь?

— Нельзя уничтожать колонию кораллов.

— То есть нельзя взлетать?

— А какие будут последствия взлета?

— Сейчас узнаем, — Роберт сдвинул панельку на пульте, привычно настучал задание корабельному компьютеру. Сразу, как только он окончил передачу, из печатного устройства поползла тонкая черная лента, испещренная кружками. — Как я и думал, — сказал Чекарс, бегло просмотрев ленту. — При взлете на самой малой ионной тяге средняя температура воды в радиусе шестьдесят метров вокруг дисколета поднимется до восьмидесяти. двух Цельсия.

— Плохо, — нахмурился Стае. — Рыбы погибнут все. А кораллы — их в лучшем случае уцелеет процентов десять-пятнадцать. Не более. Скорее даже меньше.

— Слушай, Стае, — непривычно тихо и как-то просяще обратился Роберт к экологу, — а может, колония выживет, восстановится? Ведь за века существования у нее должна была выработаться чертовская жизнестойкость. Как у той барракуды.

— Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Но тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам.

— А не наоборот? — удивился Чекарс. — Высокая организация предполагает высокую выживаемость?

— Нет, в том-то и парадокс. По мере эволюции в сторону интеллекта у существа, помимо первичных средств защиты, — клыков, когтей, ядовитых колючек, — вырабатывается как бы вторая линия обороны. Сперва это камень, палка, потом орудия все усложняются, совершенствуются, и «вторая линия» становится основной, а позже и вовсе сводит значение первой почти на нет. Отбери у дикаря его топор или у средневекового рыцаря его доспехи — и вряд ли они долго проживут на белом свете. А мы, люди космической эры, — предкам мы бы показались всемогущими, но могущество наше в коллективности знаний и средств, отдельно же, каждый сам по себе, мы отнюдь не исполины тела и духа. Окажись я, к примеру, сейчас в осенней тайге в одном костюме, без запасов и рации, — думаю, я больше недели бы не протянул. Кораллы, если они разумны, давно уже обезопасили себя от врагов. Да и какие у них Праги? Морские животные и рыбы? Силовое поле от них — прекрасная защита. Штормы? Смешно, какие могут быть штормы на шестидесяти метрах. Нарочно или нечаянно, но кораллы живут в идеальной экосистеме, они неуязвимы, давно уже неуязвимы, а потому не готовы скорее всего к таким неведомым катаклизмам, как тепловой удар. Это будет конец.