Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 11. Магелланово Облако

Тер-Аконян, Пендергаст и Ирьола, уже не говоря ни слова, пожали нам руки. Зорин первым протиснулся в узкое входное отверстие ракеты и протянул руку; я осторожно по дал ему букет и тоже опустил ноги в отверстие люка. За бравшись туда по пояс, я увидел женщину, стоявшую на балконе второго яруса. Это была Калларла. И тогда я на мгновение замер, догадавшись о том, чего никто до сих пор не знал: Калларла ждала ребенка. Ее фигура сохраняла девичьи очертания, но я угадал это по какому-то ее жесту по глазам, по выражению лица — она словно прислушивалась не к тому, что окружало ее, а к собственному телу, внутри которого ощущались первые движения нового человека.

Букет сирени стоял на окне в стеклянной колбе. Сидя за столом, я видел, как автоматы бурили в скале десятки отверстий, образующих концентрические круги. Потом они закладывали взрывные заряды и удалялись. Взрыва не было слышно. Скала, рассекаемая огнем, вставала дыбом, выбрасывая ввысь дым и камни. В безвоздушном пространстве дым оседал как металлические опилки. Почва дрожала, ветки сирени роняли мелкие крестообразные цветы. Автоматы выбирались из-за укрытий, спускались в воронку, уклады вали слоями металлические брусья. Затем в поле зрения появлялся еще один автомат. Он выдвигал головку на длинном рычаге и вращал ею, до смешного похожий на металлического жирафа, который вертит головой в поисках листьев. Вспыхивал сине-стальной свет. Расплавленный атомным из лучением, металл равномерно растекался по поверхности воронки и застывал. Одни автоматы ходили по его шероховатой поверхности и полировали ее, пока она не начинала сверкать живым серебром. Другие закладывали в стороне новые заряды, рыли котлованы под мачту антенны. Почва чуть заметно дрожала. Все больше белых цветов опадало с веток.

На пятый день Зорин сказал:

— Жаль, что у нас нет печи… такой, как были когда-то, в которой горел обыкновенный огонь, понимаешь? Мы сожгли бы ветки. Ты помнишь запах дыма от очага?

— Помню.

Когда в полдень, надев скафандр, он выходил во второй раз, чтобы проверить, как продвигается работа, то взял ветки с собой. Через час он вернулся. Ветки были заткнуты за пояс. Я это заметил, но ничего не сказал.

Он перехватил мой взгляд.

— Я не мог их оставить, — объяснил он. — Тут сплошной камень. Если бы было хоть немного земли…

— Хорошо, что ты принес их, — сказал я. — У сирени такая мягкая сердцевина, она легко строгается; в детстве я часто этим развлекался.

Ветки вернулись в пустой сосуд и остались в нем. До конца.

Автоматы работали круглые сутки. День или ночь — для них было все равно. А для нас — нет. Трудно было привыкнуть к новому чередованию периодов сна и бодрствования. Астероид вращался так быстро, что через каждые три часа подставлял нашу скалистую равнину под яркие лучи солнца. В течение трех часов ночи обычно светило солнце А, находившееся в двадцати пяти астрономических единицах от астероида и сиявшее гораздо ярче, чем Луна в полнолуние. Днем скалы становились похожи на глыбы раскаленного металла, ночью фосфоресцировали сильным, холодным как лед блеском. Скорость вращения астероида была так велика, что, глядя в окно, можно было заметить, как удлиняются и растут черные, всепоглощающие тени. Когда тень покрывала часть какого-нибудь автомата, казалось, будто его перерубили пополам: детали, оказавшиеся в тени, будто переставали существовать.

Каждый вечер в миниатюрном мезонине нашего «дома» мы садились за приемники и внимательно прислушивались к глухому шуму в динамиках. Вдруг в хаосе звуков, похожих на темные волны, появлялись веселые звуки позывных «Геи». Установив мачты передатчика, мы ежевечерне держали телевизионную связь с кораблем. Мы видели товарищей, обменивались информацией, рассказывали, как продвигается работа; иногда Зорин просил помочь ему в расчетах.

«Гея» летела прямо к белой планете; от цели корабль отделяли еще две недели пути. За это время мы хотели закончить основные работы по закладке фундамента большого атомного агрегата — взамен нашего временного.

Едва на астероиде рассветало, мы вставали, обходили места работ, разбросанные на площади в несколько квадратных километров, а потом, не заходя в бронекамеру (мы говорили «домой»), отправлялись на прогулку, ежедневно меняя маршрут; так мы ознакомились с окружающей местностью в радиусе десятков километров.

Приютившая нас скала была скорее карикатурой на планету, чем планетой в миниатюре. У нее были уродливые очертания: я вспомнил, что издали она напоминала плавающий в межзвездном пространстве выветрившийся горный хребет. Во время прогулок горизонт перед нами то расширялся на несколько километров, то внезапно сужался. На северо-востоке, в тридцати километрах от «дома», плоская равнина заканчивалась обрывом, за которым до самого горизонта тянулась странная чаща — застывший каменный лес. Это не было творением естественной эрозии — воздействия воды, ветра и силы тяжести. Это просто был какой-то паноптикум чудовищных, невообразимых форм — окаменевшие булавы и огромные зубчатые осколки, скопища вертикальных каменных столбов, ожидающих лишь неосторожного движения, чтобы медленно и лениво, как в ночном кошмаре, начать валиться вбок. С выступа, возвышавшегося над окружающей местностью, нашим взорам предстали бесчисленные острые остовы — целый лес, простиравшийся под звездным небом и контрастировавший с ним неожиданным белым блеском. Над этим мертвым пейзажем всегда одинаково двигалось солнце. В зависимости от того, находились ли мы в зоне, освещенной солнцем, где почва нагревалась до ста градусов, или попадали в тень, автоматические климатизаторы скафандра неустанно переключались из одного крайнего положения в другое.

Зорин несколько напоминал своим поведением климат астероида: он то часами молчал, то произносил длинные монологи. Постороннему наша совместная жизнь могла показаться не очень приятной, но это была бы ошибка. Зорин был любезен и разговорчив только с чужими; со мной он вел себя точно так, как раньше с Аметой. Его манера внезапно замолкать и задумываться, как бы впадая в летаргический сон, что-то проворчать в ответ, бросив полслова, радовала меня. Хотя мы никогда не говорили об Амете, даже не произносили его имени, он удивительным образом ощутимо был с нами; когда на прогулке мы открывали местечко, еще более фантастическое, чем другие, мне часто хотелось оглянуться, чтобы посмотреть, разделяет ли маленький пилот наши ощущения.

Дней через десять после прибытия на астероид мы сидели на скалистой вершине. Одно солнце, окруженное яркими космами протуберанцев, висело на западе; второе — солнце А — приближалось к нему, как маленький ослепительный диск. Мы вышли наружу, потому что хотели увидеть высчитанное заранее затмение одного солнца другим. Когда маленький диск почти прикоснулся к большому, оба выбросили друг к другу огненные щупальца, которые сразу слились воедино; образовалось странное грушевидное тело, испускающее яркий стальной блеск; потом меньшая, продолговатая часть груши — солнце А — начала медленно скрываться за большой. Сила света не менялась.