Владимир Колотенко - Тебе и Огню

- Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.

Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю... Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор - как только появляются разногласия, спор, ссора... маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило - тепло рук!

- Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон... Вдруг все стали советовать:

- Держи крепче...

- Придави ладонь...

- Свяжи ему пальцы...

- Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клоппоцкий.

- Клоп...?

- ...поцкий. Ага...

Ушков держал крепко... Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони... Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.

- Сигаретой его, прижги сигаретой... На!..

- Ага поддай ему жару... Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..

Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы...

Рассказывал Богумил...

Наталья молчала.

Это были окаянные дни... Минуты, минуты... Всё это длилось какую-то сотню-другую минут...

А Валерочка... тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя - бац... По Жориной ладони - бац... Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:

- Замотай горло и дыши в тряпочку... Видишь - сквозняк.

Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас... Поправлял очки... Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность - жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: «Ведь я перед ними тайно благоговел!». Он благоговел не только перед руками - перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно...). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.

А уж как Переметчик старался! Даже Света его останавливала, мол, нельзя же так... Слишком чересчур!

- Как старался? Что «чересчур»? - спрашивает Лена.

- Всё! Он просто без мыла лез... Мне кажется, он пришёл к пониманию своей абсолютной никчемности и решил-таки... Решился!

- Такие не приходят к такому пониманию, - говорит Лена, - ты же понимаешь, что как только они нащупают прежнюю колею, они тотчас впрыгнут в неё, и всё будет, как прежде.

- Да, - соглашаюсь я, наверное. И всё же любопытно было смотреть...

- Любопытно?

- Да. Как легко Переметчик переметнулся в стан защитников Жоры, его, так сказать, апологетов. Как он вился ужонком перед Жорой, увивался, пресмыкался, канюча, стараясь то умастить каким-то кремом Жорины запястья, чтобы тиски скотча были не так мучительны, то какой-то веточкой отгонять несуществующих мух или комаров, а то и сунуть в зубы Жоры тлеющую сигарету, мол, на, дорогой, курни перед... Лез даже с поцелуями, тянул свои вонючие губы... трубочкой...

- Это ясно, - говорит Лена. - Неясно, зачем они вбивали Жоре гвозди в ладони. Ведь его примотали скотчем. Это даже крепче, чем приколотить гвоздями.

- Традиция, - говорю я, - так в мире принято. Нельзя нарушать традиций.

- Нельзя, - соглашается Лена.

- Жора и сам удивлялся. Затем согласился: традиция есть традиция.

- Вы что же, обсуждали с ним подробности его распятия?

- То, сё, - говорю я, - в двух словах...

Собственно, обсуждать было нечего. Распятие, как распятие, как и сотни тысяч других в истории человечества. Все распятые и язычники, и христиане, и уже распятые в наше время испытывали примерно те же муки, что и Христос - физическую боль, жажду, удушье... С тех пор как распяли Иисуса-Бога, наиболее выдающегося и известного, его муки изучали самым подробнейшим образом, моделировали, изображали в кино и спектаклях, представляли на все лады... Художники, поэты, писатели, режиссёры, композиторы... И учёные, и учёные, и, конечно, деятели науки... Ну и попы! Это само собой разумеется: попы тут, естественно, постарались! Распятый Иисус - это же их хлеб насущный! Корм! Так как попы никто не преуспел...

- Да уж, - говорит Лена, - попы своего не упустят.

- Так что, - говорю я, - так всё и было: гвозди в руки, гвозди в ноги, колок под крестец для устойчивости... Под зад!..

- Колок?

- Да. Такой деревянный штырь, чтобы Жора смог ещё и сидеть, будучи распятым. Для поддержки тела. Если бы не колок, у Жоры бы просто руки оборвались под тяжестью собственного тела...

- Несмотря на...

- Да, не смотря! Ни на скотч, ни на гвозди... Он же тяжеленный какой! Килограммов со сто! Громадина! Отъелся на сдобных хлебах.

- Ты как-то не очень одобрительно... О распятом. Надо бы или хорошо, или...

- Так он же живой, как Ленин! Живее всех живых! Ничего не сказать о нём было бы несправедливо. А сказать хорошо - значит, ничего не сказать.

- Закрутил ты...

- Он поесть-то не дурак! Не дурак...

- Рест, перестань. Не...

- Вот такие пироги, - говорю я.

- Значит для спасения мира, - говорит Лена, - вы не могли обойтись без очередного распятия?

Не могли.

Заботы о мире для меня всегда были пыткой. Хотя все мы, по сути, ведь жили как сибариты, да, как какие-то там эпикурейцы, наслаждаясь собственным творчеством и не утруждая себя ничем материальным... Были, конечно, трудности, которые мы преодолевали смеясь... Теперь же забота о чистоте имени повисла надо мной Дамокловым мечом. Я не знаю, как бы я поступил! Юлю бы я, само собой разумеется, в обиду не дал. А вот что делать с Жорой?! Спорить с Иисусом? Препятствовать его воле? Предотвратить распятие?.. Это моя тяжкая ноша. Кровит и кровит. Я до сих пор живу в ране...

Но я тебе потом выдам секрет! Ухохочешься! Ведь мы с Иисусом... Нет, потом...

- Почему потом? Счас!

- Не, не счас... Сейчас - рано... Так что я пока ещё живу в ране.

Лена расстроена.

- У тебя и не могло быть выбора - решалась судьба, - говорит она, улыбнувшись.

- Выбор всегда есть... Но в состоянии ли ты изменить судьбу? Свою - да. Но судьбу человечества... Я мог стать новым Пилатом и распять Иисуса. Но зачем тогда Жора? Куда мне его потом девать? Он должен... У него ведь не было выбора - играть свою роль до конца!

- Выбор есть всегда, - говорит Лена.

- Вот он его и сделал, - говорю я.

- И нечего тебе заниматься самоедством, - говорит Лена. - Тоже мне мазохист нашёлся...