Владимир Колотенко - Тебе и Огню

- И ты можешь сказать, как вы их различали? Есть какие-то признаки, по которым...

- Запросто! - восклицаю я.

- Вот, - говорит Лена. - И какие же?

Я знаю какие! Никто не знает! Я знаю! Даже Жора их путал... Хотя я не совсем уверен. Нет, он уверенно отличал Тину от Тины. Как же, как же: есть Тина и есть Тина! Он ни разу не ошибся. А со мной случалось. Конфузился. Потом я, конечно, научился. Собственно, ничему и не надо было учиться: во-первых - запах, немыслимый аромат, тссс... Даже если бы мне залепили ноздри глиной или цементом или залили воском или даже свинцом, я бы узнал этот дурман живой Тины - кожей... Я бы расслышал его через тысячу верст! Я бы рассмотрел его в абсолютной темноте, даже в самой чёрной дыре Вселенной! Так пахнут... богини... И еще не придумано слов, не намешано красок, чтобы расписать этот Тинин запах.

Полынь? Да! Но полынь какая? Неземная... Небесная... До сих пор никому на земле неведомая...

- А вот какие, - говорю я, - смотри...

И добываю из кармана рядом лежащей куртки томик Тининых стихов.

- Слушай, - говорю я, не раскрывая книжицу, - слушай же...

И цитирую по памяти:

Я вижу, как Лена, прикрыв глаза, внимательно слушает, кивая в такт рифме. Я продолжаю:

И Лена, кивнув в очередной раз, теперь качает головой из стороны в сторону: не могли!

Я наблюдаю за Леной: она только кивает: «Устал. Осунулся. Поблек...». Лена согласна с Тиной - Бог устал делить нам землю на счастье, мерить Своим справедливым аршином... Мне вспомнился Булат: «Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет... Дай же Ты всем понемногу, и не забудь про меня...».

Ты не забыл про меня, мысленно спрашиваю я Его.

Молчит. Всевышний... Всемогущий...

Дай же! «Дай нам днесь»!

Ни гу-гу...

Я слышу только Тину: «...Но где нога Его ступала, где Он касался ковылей - Там пело, плакало, дышало и грело души у людей».

Теперь и мы молчим...

- Теперь, - затем тихо произносит Лена, - и я знаю, как Ты их различаешь... Своих Тин.

Мне тут нечего сказать.

- «Тиннн...» - говорю я.

- «Там пело, плакало, рыдало...» - повторяет Лена.

- «...плакало, дышало...» - поправляю я.

- Я бы написала «рыдало», - говорит Лена.

Я соглашаюсь: греть души людей, рыдая - звучит очень чувственно. Это «рыдая» не только звучит очень чувственно, оно возвышает и умиротворяет это чувство согревания душ. Плакать мало - хочется рыдать... Благоговеть...

- Благоговеть, - повторяет Лена, - это... Это да! Это...

- Да, - соглашаюсь я, - это... Это да!

Лена любуется мной:

- Ах, ты мой восковый мальчик! Икарушка...

Вечером Лена всё-таки ещё раз спрашивает:

- Но разве все те прежние стихи...

- Конечно, - говорю я, давно ожидая этого вопроса, - конечно, Тинины! А чьи же ещё?! Живые!.. Их ни с какими другими не спутаешь, ни с железными, ни со стеклянными, ни с деревянными... Я имею в виду - клонированными...

- Это ясно, - говорит Лена, - это понятно, но скажи мне ещё раз...

Лена задумывается, не решаясь спросить, затем-таки спрашивает:

- Получается, - произносит она, решительно глядя мне в глаза, - получается, что ты был свидетелем Жориного распятия?

- А как же!.. И не только я.

- Кто же ещё?

- Все! Все!.. Ииии...

Под её пристальным взглядом я начинаю заикаться. Она не жалеет:

- Значит и соучастником!

Это уже не вопрос, а утверждение, если хотите, - приговор:

- Значит и соучастником! - повторяет Лена.

- Получается, - говорю я. - И не только я. Все, все мы... И...

- И?..

- И Жора тоже...

- Хм, и Жора! И Жора - это понятно! А где ж ему быть?

Об этом я пока не рассказываю. Успеется...

Собственно, я это уже сто тысяч раз рассказывал! Но и сто тысяч первый раз не помешает...

Relata refero! (Я рассказываю рассказанное! - Лат.).

- А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток...

- Кто?

- Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом - нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, - а как же! - прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело - вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны... Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой... Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения...

Узду аскезы...

Мол, всё, кончилось...

Обжигая словом как огнём...

Рассказывала Юля...

- Бедняга, - сочувственно говорит Лена.

- До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.

- Шахматы...

- Или шахматы...

- Ну ты выиграл?

- Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!

Словно оправдываясь.

- Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был... Да-да, как раз двадцатого декабря я и...

Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там... Я бы...

- Что, - спрашивает Лена, - как бы ты поступил?

- Я бы...

- Так ты был или не был?!

Лена злится.

- Эта твоя окровавленная футболка, эти твои...

- Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды... он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашной безрукавке... тоже были в капельках крови... Жориной. Было интересно смотреть, как...

- Интересно?! Значит, ты-таки... Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь...

- Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю... Теннис, шахматы... При чём тут твои шахматы?!

- Это я-то путаю?!

- Лен, давай всё-таки по порядку... Кровь брызнула...

Это какой-то цугцванг!

- Да знаю я, знаю... Брызнула, брызнула...

Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно... Я и сам... В самом деле - какие шахматы?!