Владимир Колотенко - Тебе и Огню

Лена встаёт. Она не понимает, во что она должна верить.

- Что?

Она только смотрит на меня, думая о чём-то своём. Я улыбаюсь.

- Лен?..

- Да...

- Теперь-то веришь в Тину?

- Я давно... Там есть ещё, - произносит она, - четыре строки. Помнишь?

Мы рисуем. Мазок. Каприз.

"Ты испачкал вот здесь. Утрись".

Мир, впечатанный в наш эскиз,

Подставляет живот под кисть.

Я помню, конечно, помню.

И вдруг я просто ору!

- Слушай!

Меня давно уже мучает этот вопрос:

- Почему - ты?! - спрашиваю я.

Лена не понимает. Выжидательно смотрит на меня удивленными глазами.

- Почему я рассказываю все это только тебе?

Лена улыбается:

- Ах, вот ты о чем!

- Да! Я мог бы все это...

Лена качает головой:

- Не мог!

- Объясни! У меня в жизни было столько прекрасных...

- Пойми, - говорит Лена, - в жизни каждого человека есть только один слушатель! Ты же сам говорил: у каждого Македонского свой Аристотель, у каждого Цезаря - свой Брут.

- Ты - мой Брут? Или мой Аристотель?

- Я - твоя Елена!

К этому добавить нечего, я и молчу. А моя Елена встает и выключает диктофон.

«Почему - ты?!». Разве этот вопрос требует ответа? Ведь чувства не лгут.

Ну и дурак же!

Мы стали близкими раньше, чем друзьями.

«Тинннн...».

Я помню!.. Этим и объясняется мой ор!

- Слушай, - снова говорит Лена, - напиши, а? Я тебя прошу!

- Да-да, - говорю я, - напишу-напишу...

Ведь нельзя терять то, что выстрадано и на что ушли лучшие годы жизни. Даже если это связано с риском для жизни!

- Я напишу, - обещаю я еще раз, - и это будет очень хорошая книга!

- Надеюсь, - говорит Лена, - воздвигни Жоре и всем вам памятник нерукотворный. Ведь книги обладают способностью быть бессмертными. Они, сказал кто-то, самые долговечные плоды человеческой деятельности.

- Напишу, - киваю я, - обязательно напишу!

Даже если это связано с риском для жизни!

- Ты ведь знаешь, что плоха та книга, за которую стыдно быть не убитым. Да, да, - повторяю я, - за которую могут не убить.

Лена только смотрит на меня и молчит. Но глаза ее полны вопроса: как не убить?

- Я, - говорю я, - напишу очень хорошую книгу! Правда?

Лена не знает, что на это ответить.

- А как же, - говорю я, - обязательно напишу! Хорошую настолько, что не стыдно даже умереть.

И беру чистый лист бумаги... Белый, как чаячий пух...

Юля бы сказала: как молоко молодой кобылицы или как распустившаяся лилия, или...

Позвонить Юле я не решаюсь.

...или как проснувшийся ландыш, сказала бы Юля, или как младенческий сон, как ствол юной березы, как молочное мороженное, как лебединая шея, или как подснежники, белые вдвойне, потому что они из-под снега, или как жемчуг, есть снежные кораллы, или океанские ослепительно белые раковины, или - мякоть перистых облаков...

Наконец, как снега Килиманджаро!!! Ты видел снега Килиманджаро, освещенные ранним пожаром рассвета, спросила бы Юля.

- ОК, - говорю я, - уже пишу...

И будь что будет!

- Пиши-пиши, - говорит Лена, - люди ждут.

- Пророка в своем отечестве? - спрашиваю я.

- Распятие сегодня уже не в моде, - говорит Лена.

- И я ни на йоту не сомневаюсь, что могу быть зверски убит...

(Tu quoque, Brute? (И ты, Брут? - Лат.))

- Убит? Убит?!

- Или распят...

- Распят?! Но за что, за что?!!

- А за что распяли Иисуса?

Тинка бы расхохоталась: сравнил!..

Я спрашиваю себя, что, собственно, представляют собой все эти её миражи и погружения. А бывает и сам позволяю себе...

Когда жизнь припирает к стенке...

Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем жить вместе, наконец, вместе, приводит меня в восторг. Теперь у Тины земля просто горит под ногами, ее невозможно удержать, она выбирает место то на берегу реки, то у моря, а то где-нибудь у подножья горы или даже на самой вершине, чтобы мир, говорит она, был перед нами, как на ладони, и мы могли бы первыми встречать восход и любоваться закатом, а потолки будут, мечтает она, высокими, комнаты просторные с большими окнами на восток, чтобы дети наши каждое утро, просыпаясь, шептались с солнцем, и полы будут из ливанского кедра, у тебя будет отдельная комната, настаивает она, чтобы ты мог спокойно заниматься своими важными делами, а спать будем вместе, наконец, вместе! восклицает она, и каждый день я буду кормить тебя чем-нибудь вкусным, скажем, супом из крапивы с твоими любимыми специями, или, на худой конец, жареной рыбой, и вино будем пить красное или белое, какое пожелаешь, из нашего подвала, а потом, ты будешь, она закрывает глаза и улыбается, ты будешь нести меня на руках в спальню, в нашу розовую спальню, и мы с тобой...

Ее можно слушать целый день и всю ночь, бесконечно... Когда ее глаза переполнены мечтой о счастье, о нашем доме или, скажем, о детях, наших детях, чьи голоса вот-вот зазвенят в этом доме, слезы радости крохотными бусинками вызревают в уголках этих ореховых дивных глаз и мне тоже трудно удержать себя от слез. И вот мы уже плачем вместе.

Вдруг её шёпот у самого моего уха:

...если я - твой крест, если я - беда,

отчего же ты дышишь мной тогда?

если я тебе так мешаю жить,

отчего же ты просто не сбежишь?

если я тебе - заговор от чар,

отчего унять ты не можешь жар?

отчего стоять за твоей спиной

доверяешь ты только мне одной?

отчего себе самому взамен

выбираешь плен у моих колен?

отчего вопрос и ответ тогда?

оттого что мы - это навсегда...

Я не верю собственным ушам - «Это - навсегда»?

Моя кожа - в пупырышках вожделенного трепета и признательности.

Это - навсегда?..

Это - умопомрачение...

...а вскоре я уже таскаю песок, цемент, скоблю стены, долблю всякие там бороздки и канавки, теша себя надеждой на скорое новоселье, тешу стояки и планки, нужна глина, и я рою ее в каком-то рву, тужусь, тащу... Проблема с водой разрешается легко, а вот, чтобы добыть гвозди, приходится подсуетиться, дверные ручки ждут уже своего часа, вот только двери установят, и ручки уже тут как тут, очень тяжеловесной оказалась входная дверь, зато прочность и надежность ее не вызывают сомнений. А вот что делать с купальней - это пока вопрос.

- Что это ты строишь? - спрашивает меня Жора.

- Тадж-Махал! - отвечаю я весело. - Скоро мы тебя и всех вас пригласим...

И какие нужны унитазы - розовые или бежевые, может быть, кремовые или бирюзовые, римский фаянс или греческий?.. Пока нам очень нелегко выбрать и цвет керамики, на которой ведь тоже нужно оставить свой след в истории.

И вообще вопросов - рой!

Проходит неделя...

Куда девать весь этот строительный мусор?! Я сгребаю его лопатой, а остатки руками, пакую в корзины и таскаю их на свалку одна за одной, одна за другой... До ночи. А рано утром привозят вьюки с камнями, которые пойдут на простенок. Не покладая рук, я таскаю их в дом, аккуратненько складываю и тороплюсь уже за досками. Не покладая ног.