Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

В коллекции более семисот картин.

Я ходил, слушал ее и думал, что даже эта каменная кладка, так искусно осуществленная генуэзцами еще в начале тринадцатого века, вряд ли устоит перед созидательной силой моих Пирамид. Разговор с принцем не выходил у меня из головы. Чем черт не шутит! Когда для меня вдруг открылось, что здесь же, совсем рядом, в двух шагах от нас находится музей Наполеона, который хранит многочисленные свидетельства, связанные с историей рода и династией Гримальди, я не мог не уговорить Аню посетить его, несмотря на позднее время.

- Может, все-таки завтра?- спросила Аня.

Откуда принц знает мою Тину, ревниво думал и думал я.

Мы попали в музей только завтра. Как-нибудь я расскажу о том, как мне удалось спереть, какой стыд! совсем незначительную финтифлюшку, некогда принадлежащую самому императору. Я выдернул из нее всего-навсего одну желтую ниточку, финтифлюшка от этого ни капельки не пострадала, а я приобрел целый мир, мир самого Наполеона. Как ты помнишь, у нас уже были и его зуб, и его член... Это немало!

- Опять эта финтифлюшка! - говорит Лена.

- Ага, - говорю я, - только другая уже.

Как карманный воришка, я сунул эту ниточку из салфетки в задний карман шорт и все это время, пока мы бродили по дворцу, она жгла мне задницу, как раскаленная иголка. У меня тотчас пропал интерес ко всему происходящему, я стоял, рассматривая очередного Матисса, слушал Аню, но мысли мои были далеко. Принц - один из немногих власть имущих, с кем я вел подобные беседы - проявил к моему рассказу живой интерес. Это окрыляло! К тому же, у меня в кармане лежал Наполеон! Я надеялся заполучить и волосок из бороды Леонардо да Винчи. Судьбе и Богу было угодно таскать меня за Аней. Теперь мне не жаль было времени, и мое столь долгое, на мой взгляд, пребывание здесь было более чем оправдано.

- Ты весь светишься, - заметила Аня.

Магия бескрайнего удовольствия переполняла меня. Ясно, что меня восхищал не только Матисс.

- Какие очаровательные деревья, ты не находишь?

- Потрясающе красивые!- согласился я, думая и о том, чтобы не оставить свои шорты, а с ними и золотистую ниточку где-нибудь на очередном пляже, как это часто со мной бывало.

- Какие живые и свежие!

- Как апрель...

Я просто влюбился в принца, в его светлый ум.

«Тинннн-н-н...».

- Ты что-то сказала? - спросил я.

- Это ты сказал: - как апрель!

«Тинннн-н-н...».

Ах, «Тинн»!..

Я понимал: это уже Тинин колокол зрел у меня в голове.

- ...и его, представь себе, обвинили в том, что он не способен написать дерево, похожее на дерево, - рассказывала Аня.

- Альберта?- вырвалось у меня.

- Матисса...

Аня замолчала, взяла меня под локоть и заглянула в глаза, как заглядывают мертвому.

- Все?- спросила она.

Я утвердительно кивнул и показал на часы, мол, пора уходить. Но ведь спешить было некуда. Когда мы подошли к машине, Аня задумчиво произнесла:

- И знаешь, что он ответил?

- Кто?

- Твой Матисс.

- Извини...

- Он сказал, что если кому-то нужно, чтобы дерево походило на дерево, пусть пригласит фотографа.

Какое-то время мы ехали молча, затем Аня спросила:

- Что-то случилось?

«Тиннн-н-н...».

- Да, - сказал я.

Затем я попытался выяснить, не знает ли она, как работает Лувр. Мне необходимо было увидеть своими глазами картины с изображением Наполеона. Я надеялся найти на какой-нибудь из них ту самую салфеточку, нитка из которой лежала у меня в кармане. Зачем? Я не мог ответить на этот вопрос.

- Зачем тебе сейчас это?- спросила Аня, - посмотри на моем сайте.

Она кивнула на свой серебристый note-book.

- Рест, что-то случилось?

Аня ждала ответа на свой вопрос, но я тоже выжидал, и как только мы пересекли невидимую границу Монако, я произнес:

- Я украл.

- Все воруют, - спокойно сказала на это Аня, - что ты украл?

- Что, что?..

- Рест, ты не в себе, тебе плохо?

Она сбавила скорость и затем остановила машину у самого края отвесной скалы.

- Рассказывай, - потребовала она.

Я с трудом нащупал пальцами ниточку и извлек ее из кармана как бесценную реликвию.

- Вот.

- Что там у тебя?

Было не настолько темно, чтобы ее нельзя было разглядеть. Я вцепился в нее тремя пальцами так, что кисть моя задрожала.

- Вот, - повторил я, - смотри.

- Что это?

Чтобы не рисковать, я оторвал кусочек туристской карты и завернул в нее ниточку. Аня больше ни о чем не спрашивала, наблюдала за моими действиями и молчала. Так прошло минуты две-три, а затем я все рассказал. Когда я кончил, Аня расхохоталась.

- Ворюга!- сказала она, смеясь, - с кем я связалась.

«Тиннн-н-н...» - звенел её колокол.

- По ком звенел? - спрашивает Лена.

- По мну! - говорю я, начиная злиться.

- Когда ты злишься, - говорит Лена, - наши белые ночи становятся ещё белее! Если хочешь - как твой чаячий пух!.. И что? Что твоя Аня?..

Ах, Аня! Аня тогда... Да-да, так и сказала: «Ворюга!».

- Что будем делать?- спросил я.

Аня просто выперла на меня свои зенки:

- Ты еще спрашиваешь!

И мы, лихорадочно обнажая себя, тут же стали сдергивать с себя непокорные одежды.

- Слушай, а ты и в самом деле... маньяк! - говорит Лена.

- Ты на себя посмотри - хоть прикройся...

«Тиннн-н-н...».

При каждом удобном случае мы с Аней занимались любовью в любых самых невероятных условиях. В самых неудобных! Эта жадная жажда жизни проявлялась на каждом шагу!

- Ты не представляешь, - призналась она, - сколько лет я ждала этой минуты...

Я порывался было спросить про все эти длинные годы...

- Ни о чем не спрашивай, - закрывала она мне рот ладошкой, - лучше не спрашивай.

Я и не спрашивал.

- Знаешь, как я соскучилась здесь по родному славянскому духу, по широкой открытой душе, по крепкому русскому телу... Тебе трудно это понять. Но все они, все, эти французики и английцы, и америкашки, и япошки, да все подряд, весь этот вражий мир... У них все чужое!

Мы словно гнались за утерянным счастьем, настигая его на каждом повороте, на каждой одинокой скамье, под каждым одиноким деревом, на парапете моста и в морской воде, и в спальне, и на остывшем ночном песке, везде, где оно, наше счастье, настигнутое нашими горячими телами, предоставляло нам возможность искупить друг перед другом вину и мою слепоту.

Я был сражен ее жадностью, ее ненасытностью, я был выпит ею до дна, выхолощен до края.

- Я так счастлива, счастлива... Я уже хочу, сейчас, здесь...

Я старался, как мог, и все же чувствовал себя не вполне раскованно. Для меня было не совсем привычно выискивать среди дня укромные места, чтобы не быть застигнутыми врасплох каким-нибудь ротозеем.

- Будь проще, - сказала мне Аня, - секс - это ось, на которую нанизано все человечество, все живое. Здесь все к этому относятся, как к лечению. К тому же, это лучшее из лекарств, которые я знаю.