Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

- Мы же не просто занимаемся сексом, - буркнул я, - мы ведь с тобой...

- Просто, - просто сказала Аня, - просто и непросто. Вот так.

- Я слышал, что секс - это последнее прибежище мужчины, чувствующего свое бессилие.

«Тиннн-н-н...».

- По тебе этого не скажешь.

Мне льстило такое признание.

- Я не жила затворницей, - как-то обронила она, - у меня было много мужчин, но все они не в состоянии были осилить наш русский. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я слушал.

- На донышке моей славянской души было спрятано счастье, но никому не удалось до него донырнуть. И я прогнала их из моей жизни! О вражье племя! Ты слышишь меня?

Теперь мы брели по тенистой аллее, я слушал.

- Я и сейчас замужем, без этого здесь нельзя, но я всегда скучала по тебе, по нашей, славянской душе.

- Ты в долгу перед родиной?- съехидничал я.

Знаешь, не святотатствуй! У тебя свои грехи, у меня - свои. Я очень ответственная и не хочу компромиссов.

- Ты не жульничаешь?

Я не знал, зачем задал этот вопрос.

- Я устала думать о том, чтобы каждый день быть сильной. Скажи, а на этот раз ты приехал, чтобы загладить свою вину?

Я не знал, в чем должен виниться. Аня все еще не могла поверить в мои намерения всемерно и глубоко переменить этот мир.

- Я был бы счастливейшим человеком на свете, если бы мне было нужно только это, - сказал я.

Чем короче становились наши отношения, тем больше у меня появлялась уверенность, что Аня будет опять с нами.

А Тина?

Теперь одной из тем наших бесед стало обсуждение встречи с принцем. У меня возникло желание поделиться этими впечатлениями и с Жорой. Я позвонил ему.

- Я встречался с принцем Монако, - сказал я, - он готов...

- А что сказал князь и как ты находишь княгиню?..

Жора понятия не имел, кто такая Грейс Келли. Откуда же ему было знать и то, что она погибла в автокатастрофе лет двадцать назад. Да, тогда она ушла, чтобы стать мифом, но к мифам Жора был равнодушен. К тому же разговор у нас был не с князем Ренье, а с принцем Альбертом, о чем Жора знать тоже не мог.

- Послушай!

Я понял, что телефонный разговор ни к чему не приведет. Собственно, я и не рассчитывал получить Жорино одобрение, мне просто хотелось слышать его голос и знать, что мое столь длительное отсутствие никак не отразится на наших планах.

- Вит тебя нашел?- в конце разговора спросил он.

Вит меня интересовал мало, я так и сказал.

- У нас проблемы с нашей планетой.

- Ее у нас отвоевали марсиане?

- Хуже, - сказал Жора, - она оказалась большей, чем сказано в реестре.

- Ладно, - сказал я, - засеем картошкой, потом продадим.

- Ладно, - сказал Жора, - Виту позвони...

Оказалось, что Вит хотел обменяться с каким-то греческим олигархом планетами, чтобы и на этом заработать (он сказал: «поиметь маленький бонус, ста-арик») какие-то деньги.

- Делай, как знаешь, - согласился я.

И еще раз чмокнул Аню в щеку.

В музее восковых фигур я легко нашел то, что искал. У Наполеона были розовые, если не пунцовые щеки, казалось, что его секунду назад кто-то смутил и он разорделся, как благовоспитанная барышня, впервые услышавшая скабрезный анекдот. При этом мой кумир тупо смотрел перед собой восковыми глазами в одну и ту же точку, и мне хотелось толкануть его легонько в плечо или шепнуть что-нибудь на ухо, чтобы вывести императора из ступора. Время здесь, конечно, стояло на месте, а вместе с ним стояли, как на часах, его яркие представители, менявшие по своему усмотрению ход истории.

- Ты души в нем не чаешь, - сказала Аня.

Когда-то я был влюблен в Наполеона, и старался во многом походить на него. Можно над этим смеяться, но все мы выбираем себе кумиров и чистим свои перышки под них, то под Александра Македонского или Цезаря, то под Спартака или Робин Гуда, а то и под Остапа Бендера. Или Иисуса Христа. И вот мы встречаемся с ними с глазу на глаз. И снова очаровываемся. Или разочаровываемся при первом близком знакомстве. Мне, например, жалко было смотреть на этого коротконогого недомерка с выпирающим из-под сюртука дутым пузцом и куцыми пухлыми сардельками-пальчиками, которые прикасались к атласной, я в этом не сомневаюсь, коже своей Жозефины, не исторгая никакой мужественности и не излучая ни нежности, ни тепла. Где твое величие, император?! Где твои мужественные черты и чары? Никакого чудодейственного биополя вокруг его застывшей фигуры я не почувствовал.

- Ты чего-то ждешь от него?

Это бросалось в глаза. Нитка из его салфеточки до сих пор жгла мне бедро. Я заходил к нему с боку и со спины, и с другого боку, и становился прямо перед ним, заглядывая в глаза и пытаясь прочувствовать императорский взгляд, испытать на себе его мощь и силу, но абсолютно ничего не мог уловить. Воск он и есть воск. Это не бронза, не мрамор и даже не глина - что-то очень аморфное и бесструктурное, как и его пальцы, и взгляд, и губы... Что-то покажет нам его клон! Мы его все равно вылепим. Из живого мяса, из костей, из клеточек и ниточки, завернутой в обрывок туристской карты и спрятанной в карман. И зуба, и члена!..

С полной уверенностью в нашу победу, я подчинялся Ане, таскавшей меня по Лазурному побережью. И чтобы не нарушить установившееся между нами понимание, не раскрывал больше рта.

- Сегодня в тебе нет больше слов? - удивилась Аня.

- Ага... кончились...

К чему слова, если говорят глаза... Слова молчат, когда разговаривают сердца, и руки, и...

В самом деле: слова - вода, когда разговаривают глаза... И глаза, и сердца, и руки... И кожа, и особенно кожа... Её трепетное безмолвие шепчет мне своими пупырышками такие слова, такие слова... Мир ещё не придумал слов, чтобы выразить этот шёпот, этот немой крик и сладкие стоны, читаемые, как пальцы слепого, читаемые жажду желания... «...у неё только кожи безбожие неосторожное... а в зрачках тьма осторожная...».

Точно так и было!

К вечеру, совершенно выбившиеся из сил, мы пили вино и тотчас засыпали, совершенно опустошённые...

Я просто бредил Аней! Только иногда сквозь сон мне слышалось: «Я напишу водой тайное на камнях. Если ты был собой, значит, избыл свой страх. Если ты был со мной, гладил меня, читал, значит, ты точно знал... тяжесть и месть креста...».

Я просто бредил...

Я просыпался в холодном поту, озираясь в темноте, видел спящую рядом Аню, слышал её мирное посапывание и снова тихонечко укладывал себя, баюкая, закрыв глаза лежал, вспоминая эти слова... «гладил меня, читал...», напрягая память и понимаю, что уже не усну, точно зная, что это «значит, ты точно знал» ничего для меня не значит. Потом открывал глаза и прислушивался... И с нетерпением ждал рассвета, веруя в то, что этот рассвет принесет, наконец, спасение от самого себя и почти не сомневаясь в том, что это ожидание может оказаться тщетным. Тем не менее, я надеялся.