Ким Робинсон - Голубой Марс

– Их уже никогда не вернуть.

Сильвия кивнула.

– И так везде, – сухо проговорила она.

Мишель посмотрел на восток: утесы опускались в бурое море до самого горизонта, который лежал вроде бы аж на мысе Кап-Сиси. Далее следовали все крупные курорты – Сен-Тропе, Канны, Антиб, Ницца, его родной Вильфранш-сюр-Мер и другие модные пляжные местечки, что располагались между ними. Крупные и мелкие, все они были затоплены грязно-бурым морем, плещущимся о бледные разрушенные породы, пожелтевшие безжизненные деревья. А пляжные тропинки скрывались в белых волнах прибоя, – грязных волнах, что омывали улицы покинутых городов.

На белесых скалах колыхались зеленые деревья, что росли выше новой береговой линии. Мишель уже и не помнил белизны местных скал. Деревья же были низкими и сухими, а исчезновение растительности, сказала Сильвия, в последние годы составляло серьезную проблему, вызванную тем, что люди вырубали леса ради древесного топлива. Но Мишель почти не слушал ее: он рассматривал затопленные пляжи, пытаясь припомнить их песчаную, горячую, эротичную красоту. Но все пропало. Глядя на грязные волны, он понял, что эти пляжи плохо сохранились у него в памяти, как и дни, проведенные здесь, все эти праздные дни, превратившиеся теперь в пятно, будто лицо умершего друга. Он уже не помнил.

Марсель, однако, уцелел. Конечно, единственным участком побережья, за который можно было не беспокоиться, самым уродливым его участком, был город. Кто бы сомневался. Его доки затопило, как и ближайшие к ним районы, но здесь был большой уклон, и те районы, что располагались выше, продолжали жить своей жалкой жизнью. Крупные корабли все еще заходили в бухту, длинные плавучие доки передвигались к ним, чтобы принять груз, пока моряки наводняли город и сходили там с ума проверенными временем способами. Сильвия указала, что именно в Марселе она услышала большинство жутких историй, произошедших от устья Роны до любого другого места в Средиземноморье, где карты больше ничего не значили, – о домах мертвецов между Мальтой и Тунисом, о нападениях берберских пиратов…

– Марсель стал похож на себя больше, чем в предыдущие столетия, – сказала она и ухмыльнулась, отчего Мишелю вдруг привиделась ее ночная жизнь, бурная и, вероятно, немного опасная. Ей нравился Марсель. Машину встряхнуло, когда она попала в одну из выбоин на дороге, – так же подскочил и его пульс, когда его, обдуваемого мистралем, что суетился вокруг старого мерзкого Марселя, поразила вдруг мысль об этой шальной девице.

Больше похож, чем в предыдущие столетия. Пожалуй, это относилось ко всему побережью. Здесь не осталось ни туристов, ни пляжей – туризма не стало как такового. Крупные пастельные отели и жилые здания стояли полузатопленные, точно детские кубики, оставленные на берегу во время отлива. Когда они подъехали к Марселю, Мишель заметил, что во многих из этих строений заново были заселены верхние этажи – Сильвия объяснила, что в основном там жили рыбаки; в помещениях нижних этажей они, несомненно, держали свои лодки, как озерные люди в доисторической Европе. Все старое возвращается.

И Мишель смотрел в окно, пытаясь осмыслить новый Прованс, изо всех сил стараясь совладать с потрясением от случившихся в нем изменений. Он убедил себя в том, что со временем благодаря волнам, размывающим подножия утесов, и мощным речным течениям, несущим сюда пески, здесь еще образуются новые пляжи. Возможно, это даже не займет много времени, пусть поначалу они и будут состоять из грязи или камней. А что касается того рыжеватого песка… что ж, может, течения и поднимут немного утонувшего песка на новый берег, кто знает? Но почти наверняка Прованс утрачен безвозвратно.

Сильвия привезла их к следующей продуваемой ветром обзорной площадке с видом на море. Бурая вода простиралась до самого горизонта, а ветер, идущий с суши, позволял им смотреть на волны как бы сзади, производя тем самым необычный эффект. Мишель попытался вспомнить прежнюю, сверкающую на солнце голубую гладь. В Средиземноморье встречалось несколько оттенков голубого: чистая, беспримесная Адриатика, толика цвета вина в Эгейском море… Теперь же все стало бурым. Бурое море, лишенные пляжей утесы, блеклые каменистые холмы, как в пустыне. Пустоши. Нет, ничто не осталось прежним.

Сильвия, наконец, заметила, что он долго молчит. Она отвезла его на запад, в Арль, и поселила в небольшом отеле в самом сердце города. Мишелю еще не приходилось жить в Арле, и его мало что с ним связывало, но рядом с отелем находился офис «Праксиса», и других идей, где можно было бы остановиться, у него не было. Они вышли, и он ощутил всю тяжесть земной g . Сильвия подождала внизу, пока он тащил свою сумку по лестнице. И вот он стоял в небольшом номере, бросив вещи на кровать, весь напряженный, отчаянно желая найти свой родной край, вернуться домой. Здесь же все было не то.

Он спустился по лестнице и зашел в соседнее здание, где Сильвия уже занималась какими-то другими делами.

– Я хочу кое-куда поехать, – сообщил он.

– Поедем, куда скажете.

– В район Валабри. К северу от Юзеса.

Она ответила, что знает, где это.

Когда они прибыли на место, день уже близился к вечеру. Они оказались на поляне между старой узкой дорогой и склоном, занятым оливковой рощей и обдуваемым мистралем. Мишель попросил Сильвию посидеть в машине, а сам выбрался навстречу ветру и пошел вверх по склону между деревьями, наедине со своим прошлым.

Его старый mas [18] Сельский дом ( фр .). стоял в северной части рощи, на краю плато, что возвышалось над оврагом. От него остались лишь кирпичные стены, почти погребенные среди колючих лоз ежевики, что переплетались вокруг.

Глядя сверху на развалины, Мишель обнаружил, что помнит интерьер. По крайней мере, отчасти. Здесь находилась кухня с обеденным столом возле двери, а дальше, если пройти мимо мощной стропильной балки, была гостиная с диванами и низеньким кофейным столиком, откуда вела дверь в спальню. Он прожил здесь два или три года с женщиной по имени Ив. Он не вспоминал об этом месте уже больше сотни лет. Казалось, он обо всем этом забыл, но, видя руины перед собой, он вспоминал моменты из того времени, руины иного толка. Голубую лампу в углу, что сейчас был замазан потрескавшейся штукатуркой. Репродукцию Ван Гога, приклеенную к стене, что теперь превратилась в груду кирпичей, черепицы и листьев. Мощной стропильной балки больше не было, как и ее опор в стенах. Должно быть, кто-то вынес ее, хоть и с трудом верилось, что кто-то не пожалел бы на нее сил – ведь она весила сотни килограммов. Удивительно, на что иногда шли люди. Но леса исчезали – и деревьев, достаточно крупных, чтобы можно было изготовить такую балку, осталось немного. А люди веками жили на этой земле…