Игорь Вереснев - Позывной «Оцеола»

– Вы не сдержите обещание. Вы расстреляете меня, как остальных, правда?

Мегера хмыкнула. Посоветовала:

– Не задумывай далеко наперед. Живи сегодняшним днем и старайся быть нам полезен. Чем дольше будешь полезен, тем дольше будешь жить. Простая логика войны.

Сапер посмотрел на нее, потом на Дока. Вновь перевел взгляд на меня.

– Если вы задумали диверсию на аэродроме, то у вас ничего не выйдет, там охраны много. – Помолчал и добавил: – Но вы не к аэродрому идете, правда?

Я не мог ему ответить, даже если бы захотел. Я не знал, куда мы идем.

Не дождавшись ответа, он отвернулся. Вытащил из внутреннего кармана прямоугольник картона. Мегера тут же выхватила, повертела в пальцах. Я заглянул ей через плечо. Фотокарточка. Женщина и двое детей. Мальчик лет пяти и девочка немного постарше. Красивые. Почти как мои. Только светловолосые.

– Твоя семья? – поинтересовалась Мегера.

Окк кивнул.

– Живы?

Он вздрогнул, испуганно взглянул на нас. Снова кивнул. И едва Мегера отдала фотографию, поспешил спрятать ее. А я понял, отчего второй вопрос вызвал такую реакцию. Разумеется, живы. С их детьми что может случиться? Они далеко от войны.

Привал закончился, и мы пошли дальше. Сквозь унылую октябрьскую степь, к неизвестной мне цели.

Мы шли гуськом, стараясь ступать шаг в шаг. Первым – сапер, за ним – Малой, Док, Мегера и я – замыкающим. Поднимались на холм, спускались с холма, опять поднимались. Тихо, пустынно, лишь багровеют пятна терновника, да хрустит под башмаками сухая трава. От однообразия, от того, что одновременно надо и под ноги смотреть, и по сторонам пялиться, я не уследил. Пропустил миг, когда успеть можно было.

Окк развернулся, что было силы дернул у Малого автомат. Обезоружить не смог, но на землю повалил. Прыгнул на Дока, выхватил нож, который тот таскал в чехле на поясе, ударил в бок… В следующую секунду Мегера была рядом с ними. Отдернула окка удушающим захватом, обезоружила, опрокинула. Она бы и шею ему сломала, но я подскочил, ткнул ствол в лицо сапера.

– Отпусти.

Мегера подчинилась, бросилась к хрипящему, кашляющему кровью Доку. А я спросил сапера:

– Зачем?

– Вы не к аэродрому идете. – Он прижал сцепленные в кулак пальцы левой руки к груди, вперился в меня взглядом: – Вы все равно меня расстреляете. Стреляйте сейчас, я вас не поведу дальше.

Этот взгляд я знал превосходно. Взгляд человека, простившегося со всем, что ему дорого в жизни, и потому не боявшегося смерти. Я выстрелил. Рука окка дернулась, пальцы разжались. Скомканная фотокарточка скатилась в траву.

Затем мы с Мегерой бинтовали Дока. Рана получилась дрянная, легкое пробито. И не знаю, что еще. Ампула бупренорфина боль сняла быстро, но кровотечение останавливаться не хотело. И сидеть, ждать, пока Доку полегчает, смысла не было.

– Теперь первым идешь ты, – приказал я Малому.

Он не спорил. Шмыгнул носом, кивнул, поудобнее приладил автомат и пошел. Он прошел метров двести. Потом взорвался.

К счастью, эта мина на нашем пути была последней.

Док не дожил до ночи. И это к лучшему. Пусть Мегера несла его на себе и утверждала, что способна идти так сколько угодно, но скорость нашу это замедляло очень заметно. А окки не идиоты. Не найдя диверсантов по ту сторону реки, они захотят прочесать и окрестности аэродрома, к которому мы приближались с каждым шагом.

Последние минуты своей жизни Док бормотал какие-то непонятные термины, густо перемежая их числами. Но он не бредил, так как Мегера кивала то и дело, успокаивала:

– Да, я помню, помню параметры. Я не могу забыть, у меня резервный чип памяти.

Потом Док затих. Мы уложили его на колючую степную траву, под терновым кустом. И здесь же устроили ночевку – Мегера все-таки переоценила свои силы, а те два-три километра, что мы успели бы пройти до полной темноты, ничего не решали. Лучше уж подняться на рассвете.

О костре, ясное дело, речи не было. Мы расстелили спальники, сжевали тушенку – одну банку на двоих, больше не хотелось. Мегера улеглась спать. И я прилег рядом, дремать и караулить одновременно – теперь все дежурства мои.

Вечер постепенно превращался в ночь. Небо темнело, набирало черноты, зажигало холодные октябрьские звезды. Но луна пока не взошла. Меня это устраивало. Без нее уютнее.

Мегера никак не могла уснуть, ворочалась с боку на бок. Потребовала вдруг:

– Согрей меня! – Сообразила, что я ее не понял, хмыкнула: – «Дупло» в затылке предложить не могу, но то, что между ног, в твоем распоряжении.

Я тоже хмыкнул. Кивнул было в сторону Дока, остывающего в десяти шагах от нас, но тут же подумал: «Какого черта? Наверняка это будет последний раз. И у меня, и у нее».

Секс получился быстрым и безвкусным. Зато мы в самом деле согрелись. Чтобы сохранить тепло на дольше, Мегера тесно прижалась ко мне своей плоской, почти мужской грудью, положила голову на плечо. Я думал, она так и заснет. Но ей захотелось поговорить:

– Оцеола, кого ты потерял на этой войне?

Не люблю разговоры по душам. Надо было промолчать. Или пожелать спокойной ночи и отвернуться. Но характер дурацкий – после секса всегда чувствую себя чем-то обязанным женщине. Поэтому честно принялся перечислять:

– Жену. Сына. Дочь. Родителей. Сестру. Племянников. Друга детства. Товарищей по…

– Достаточно, – ее пальцы зажали мне рот. Отчего-то они пахли полынью. – Вижу, список у тебя длинный. Мне легче, у меня только любимый человек. Родственников нет, настоящих друзей… наверное, тоже. Мама была, но она умерла давно, еще до войны.

– А дети?

Она дернула плечом, словно отгоняла назойливую муху.

– У программаторов детей не бывает, ты разве не знал? Ничего, пусть мой личный счет невелик, зато я за других расплатиться заставлю.

Я отстранился, удивленно посмотрел на нее.

– Заставишь расплатиться? Как? Мы проиграли вой-ну, у нас больше нет авиации, флота, почти не осталось тяжелого вооружения, заканчиваются боеприпасы. Перемирие закончится, как только окки подтянут к Треугольнику тяжелую артиллерию. Перемешать всех, кто там укрылся, с землей – вопрос двух-трех недель. Вернее, с каменным крошевом, так как земли на Треугольнике нет. Почему командование не соглашается на капитуляцию, я не знаю. Лично для меня сдаться – значит предать погибших на этой войне, признать их смерть бесполезной.

Я замолчал. Мне сделалось стыдно за свою тираду, за пыл, с которым я ее произнес. А Мегера улыбнулась.

– Да, ты многого не знаешь. Пока. – Она коснулась губами уголка моего рта, шепнула: – Давай еще разок «погреемся», и я постараюсь заснуть. Завтра трудный день предстоит.

Мы поднялись на рассвете и топали часа два. Судя по карте и гулу тяжелых транспортников, заходящих на посадку, до аэродрома оставалось всего ничего. А не видели мы его лишь потому, что дорогу нам преградил крутобокий холм. Поднимемся на него и… Самое время спрашивать у «начальницы», что делать дальше.