Джек Вэнс - Хроники Кадуола. (Станция Араминта. Эксе и древняя Земля. Трой.)

Когда Уэйнесс исполнилось пятнадцать лет, ее семья переехала в Прибрежную усадьбу на окраине станции Араминта, а темно-зеленый дом на втором ярусе Стромы уступили пожилой сестре Эгона Тамма и ее не менее пожилому супругу.

Теперь этот дом пустовал — хозяева путешествовали в космосе. Поднявшись по двум ступенькам крыльца, Уэйнесс отодвинула дверь; подобно большинству дверей в Строме, она никогда не закрывалась на замок. Переступив порог, Уэйнесс оказалась в восьмиугольной прихожей со стенами, выложенными панелями из выцветшего дерева, прибитого к берегу океаном. На полках высоких стеллажей красовались коллекция древней оловянной посуды и шесть карикатурных масок — никто не знал, кого они изображали и по какому поводу.

Все было по-прежнему! Слева арочный проход открывался в столовую; в глубине прихожей винтовая лестница и лифт позволяли подняться на верхние этажи. Справа еще один арочный проход вел в гостиную. Заглянув в столовую, Уэйнесс заметила знакомый круглый стол из полированного дерева, за которым она столько раз сидела с родителями и братом. А теперь Майло не было в живых. Глаза Уэйнесс заволокли слезы, она стала часто моргать и подумала: «Не следует поддаваться эмоциям, это ни к чему».

Отвернувшись, Уэйнесс пересекла прихожую и зашла в гостиную, осторожно ступая с пятки на носок, чтобы не потревожить призраков — в Строме все в какой-то степени верили, что в каждом старом доме водятся призраки. Призраки ее темно-зеленого дома, однако, проявляли холодное безразличие к жизни обитателей, и Уэйнесс никогда их не боялась.

Все было по-прежнему — дом оставался таким, каким она его помнила, но в нем все уменьшилось, будто теперь она смотрела не вещи в перевернутый театральный бинокль. Три застекленных «фонаря» в наружной стене создавали ощущение, что дом плыл в необъятном небесном просторе — лишь в трех километрах к югу темнела отвесная стена противоположного утеса. Подойдя близко к окну и глядя вниз, можно было заметить беснующиеся волны фьорда. Сирена уже опускалась к самому краю утеса, и через фасетчатые стекла окон-фонарей гостиную озаряли косые темно-желтые лучи. Пара других солнц, красноватый чопорный Синг с блестящей белой приятельницей Лоркой, уже скрылась за высоким горизонтом.

Уэйнесс поежилась — в доме было холодно. Она разожгла огонь в камине, осторожно насыпав в очаг кучку вымытого морем битумного угля и сложив над ней шалашик ломаного плавника. Уэйнесс продолжала оглядываться — после просторных помещений Прибрежной усадьбы здесь все казалось тесным, хотя высокие потолки несколько компенсировали узость комнат. «Странно!» — подумала Уэйнесс. Она никогда раньше не чувствовала себя стесненной в этом доме. «Не может ли жизнь, проведенная в таких условиях, наложить отпечаток на мышление? — спросила она себя. — Наверное, нет; мозг приучается игнорировать ограничения и преодолевает их воображением». Уэйнесс повернулась спиной к огню. Справа на высокой опоре стоял глобус Древней Земли; слева на такой же опоре возвышался глобус Кадуола. В детстве она часами изучала эти глобусы. Она решила, что, когда она выйдет замуж за Глоуэна, у них в доме будут стоять два таких глобуса — может быть, даже эти самые. Другие предметы мебели не вызывали у нее ностальгического желания взять их с собой; обитые темно-красной и крапчато-зеленой материей, крепкие и традиционные, они будто застыли навечно в предназначенных для них местах — ведь в Строме никогда ничего не менялось!

Уэйнесс поправила себя: перемены уже настигли Строму, и предстояли новые, еще более решительные перемены. Уэйнесс вздохнула, опечаленная неизбежностью.

Глядя в окно внутренней стены, она заметила нескольких своих приятелей, приближавшихся по узкой дорожке, прижимавшейся к обрыву. Четыре девушки и два молодых человека, все они были примерно того же возраста, что и Уэйнесс. Она открыла входную дверь — друзья ввалились в прихожую, смеясь, болтая, перекликаясь веселыми приветствиями. Все они дивились на то, как изменилась Уэйнесс.

«Ты всегда ходила такая серьезная, погруженная в тайные помыслы! Мне часто хотелось догадаться, о чем ты думаешь», — сказала Траденс.

«Мои помыслы были вполне невинны», — успокоила ее Уэйнесс.

«Слишком много думать вредно! — заявила Сунджи Боллиндер. — Начинаешь во всем сомневаться и ничего не можешь решить окончательно».

Все обернулись к Уэйнесс, и той пришлось ответить: «Это очень глубокое наблюдение; в один прекрасный день мне придется взять себя в руки и обуздать саморазрушительные мыслительные процессы».

Так продолжался разговор, полный сплетен и воспоминаний — но шестеро гостей постоянно казались отделенными от Уэйнесс какой-то осторожной формальностью, будто подчеркивая, что Уэйнесс больше не принадлежала к их окружению.

Все присутствующие, включая Уэйнесс, были насторожены тягостными предчувствиями; все то и дело посматривали на большие настенные часы. Причина опасений была проста — через несколько минут консерватор должен был выступить с заявлением, которое, насколько позволяли судить давно распространившиеся слухи, должно было повлиять на повседневную жизнь каждого обитателя Стромы.

Уэйнесс приготовила и подала друзьям горячий ромовый пунш, подсыпала в камин битумного угля. Она мало говорила — ее вполне удовлетворяла возможность прислушиваться к беседам окружающих, сосредоточенным на предстоящем объявлении. Политическая ориентация друзей ее детства становилась очевидной: Аликс-Мари и Танкред остались консервационистами; Траденс, Лэнис и Айвар стали убежденными сторонниками партии ЖМО и называли свои убеждения «динамическим гуманизмом». Сунджи, высокая и гибкая дочь ревностного смотрителя Боллиндера, вызывала у многих холодную ярость замечаниями, противоречившими общепринятым мнениям; так же, как и Уэйнесс, она не проявляла особого интереса к разговору. По-видимому, она считала, что примкнуть к той или иной стороне было бы примитивной пошлостью, и что смехотворность утверждений ее приятелей не оставляла места для серьезного обсуждения.

Траденс не понимала причин такой высокомерной отстраненности: «Разве у тебя нет никакого чувства ответственности?»

Сунджи лениво пожала плечами: «Одна неразбериха всегда более или менее напоминает другую. Для того, чтобы разобраться в разнице между неразберихами, нужен острый аналитический ум, а меня таким умом природа не наградила».

«Но если общество подразделяется на группы, подобные партии ЖМО, — обиженно возразила Траденс, — и каждая группа хорошо понимает, в чем заключается та или иная часть неразберихи, и упорядочивает понятную ей часть, тогда после объединения всех упорядоченных частей возникает единое ясное целое, неразберихи больше нет, и цивилизация празднует очередную победу!»