Джек Вэнс - Ночной огонь

Хильер немного помолчал, после чего выпалил: «Может быть, сегодня мне не следует вести с тобой дебаты по этическим вопросам. На тебя подло напали вчетвером, тебя избили! Будь уверен, меня это выводит из себя не меньше, чем тебя! Но я хотел бы наказать виновных, пользуясь предусмотренными для этого социальными структурами и функциями. Существуют допустимые законные способы это сделать — короче говоря, цивилизованные способы. Я не хочу, чтобы ты прибегал к насилию, как какой-нибудь космический бродяга или пират из Запределья!»

Джаро ответил холодно и твердо: «На меня напали. Я не мог защищаться. Я лежал, беспомощный, на земле. Это не должно повториться. Я сделаю все, чтобы это не повторилось».

Хильер признал поражение унылым взмахом руки и отвернулся.

Вернувшись домой из больницы, Джаро продолжал изучать руководства, полученные от Нейтцбека, и через некоторое время стал выполнять кое-какие упражнения, наращивая степень их трудности по мере восстановления сил.

«Поначалу не торопись и не слишком напрягайся, — объяснял ему Нейтцбек. — Выполняй каждое упражнение не больше десяти минут — иначе у тебя притупится внимание. Ограничивайся шестью упражнениями подряд. Прежде всего добивайся точности движений, а затем быстроты. Не доводи себя до скуки — от этого ты только расслабишься. Каждое исходное упражнение служит основой для дальнейших приемов, состоящих из быстрых последовательностей движений; поэтому каждое упражнение следует отрабатывать до полного автоматизма. Тебе предстоит много потрудиться, запасись терпением».

«Я не жалуюсь, — отозвался Джаро. — По сути дела, не знаю, как вас благодарить».

«Обойдемся без благодарностей».

«И все же меня удивляет, что вы согласились проводить со мной столько времени. Мне действительно повезло. Есть этому какое-нибудь объяснение? Если есть, в чем оно заключается?»

«Вполне обоснованный вопрос, — признал Гэйнг Нейтцбек. — Не могу дать на него простой и краткий ответ. Сейчас мне больше нечего делать в свободное время. Тебе совершенно необходим инструктаж, а мне было бы жаль, если бы пропал даром перспективный материал. Таким образом, я делаю то, что я делаю, только потому, что мне этого хочется. Кроме того, мне хочется думать, что я вкладываю капитал, из которого я смог бы извлечь какой-то доход впоследствии. Кто знает? Может быть, в один прекрасный день ты окажешь мне не меньшую услугу. Кроме того, во всей Ойкумене у меня только два приятеля, и ты — один из них».

«Кто второй?»

«Ты его знаешь. Его зовут Тоун Мэйхак».

На той же неделе Джаро вернулся к учебе. Его волосы еще не отросли настолько, чтобы их можно было ровно подстричь. Он по возможности зачесывал их назад, но не мог покорить отдельные упрямые пучки или скрыть оставшиеся от ушибов проплешины, где волосы не желали расти достаточно быстро.

«Неважно! — говорил он себе и посещал занятия, не обращая внимания на пристальные взгляды других студентов. — Через пару дней их внимание отвлечется, и они больше не будут меня замечать». Тем временем ему оставалось только бесстрастно выносить позор.

Джаро вышел из кафетерия с подносом в руках, чтобы закусить, сидя на скамье где-нибудь в углу двора перед Лицеем. Появилась Лиссель. Сначала она сделала вид, что его не замечает, но потом передумала и подошла, чтобы смерить его взглядом с головы до ног. «Гм! — сказала она. — Здорово тебя отделали».

«С прилежанием и усердием», — согласился Джаро.

Лиссель внимательно наблюдала за выражением его лица: «Ты, кажется, в прекрасном настроении. Удивительно! Ты не обижаешься?»

«В жизни всякое бывает. К таким вещам следует относиться по-философски».

«Неужели ты не понимаешь? Из тебя сделали пример, — в певучем голосе Лиссель чувствовалось с трудом сдерживаемое веселье. — Тебя выставили на посмеяние, ты опозорен». [11] Танетский термин «чабад» приблизительно переводится как «позор», «посмеяние» или «стыд» в зависимости от контекста, но его смысловой диапазон значительно шире. «Чабад» — наносящее болезненный внутренний урон сложное эмоциональное состояние, сочетающее в себе такие представления, как истощение маны, кастрация, принуждение к подчинению (подобное принуждению к извращенному половому акту), деморализация, превращение в ничтожество, поражение, безнадежное отставание от сверстников, лишение всякой весомости и значимости. Другими словами, «чабад» можно назвать жестоким приступом ощущения собственной неполноценности, вполне способным привести к самоубийству.

Джаро пожал плечами: «Я не заметил».

Лиссель огорчилась: «На мне все это тоже плохо отразилось. Все мои планы сорваны». Она бросила на него лукавый взгляд искоса: «Если, конечно, ты мне не поможешь, как обещал».

Джаро не мог поверить своим ушам: «О чем ты говоришь? Я ничего тебе не обещал. Ты принимаешь меня за кого-то другого».

Лиссель разозлилась: «Ты сказал, что я тебя обворожила и загипнотизировала! Ты показывал, как у тебя руки дрожат от страсти. Это был ты, Джаро Фат, и никто другой!»

Джаро печально кивнул: «Помню нечто в этом роде. Но это было давно и прошло».

Лицо Лиссель Биннок окаменело — настолько, что стало непривлекательным: «Значит, ты мне не поможешь?»

«Скорее всего, нет — даже если бы я знал, чего ты хочешь».

Лиссель широко раскрыла глаза, словно увидела Джаро таким, каким он еще никогда не был. Рот ее покривился, слова срывались с языка против воли: «Да уж, ты особенный, Джаро Фат, других таких нет! Расхаживаешь по Лицею, усмехаясь и поднимая брови, словно одному тебе известны какие-то мелочные постыдные секреты. А на самом деле ты побитая собака, поджимающая хвост, виляющая задом и подобострастно заглядывающая в глаза, чтобы ее больше не колотили!»

Джаро поморщился и даже поежился, слегка расправив плечи: «Надеюсь, в один прекрасный день я буду все это вспоминать с улыбкой».

Лиссель не слышала его. Голос ее стал крикливым и резким: «Ты не вызываешь ни малейшего сочувствия, показываясь на людях в таком виде! По сути дела, никто не понимает, что ты тут делаешь! Для тебя лучше всего было бы собрать учебники и убраться восвояси!»

«Это было бы глупо! Следующее занятие начинается через десять минут. Если бы мне не нужно было заниматься, меня бы тут не было».

«И тебя нисколько не беспокоит, что все на тебя смотрят? — презрительно спросила Лиссель. — Тебя нисколько не беспокоит, что о тебе думают?»

«Можно сказать и так».

На двор Лицея вышел Ханафер Глакеншоу. На некоторое время он задержался в величественной позе, расправив плечи, расставив ноги, сложив руки за спиной; плотно завитые кудри его золотистых волос блестели в солнечных лучах. Затем он медленно повернул голову — сначала направо, потом налево — чтобы все могли полюбоваться его благородным профилем. Заметив Джаро в обществе Лиссель, он нахмурился и медленно приблизился к ним походкой, не сулившей ничего хорошего. Остановившись в двух шагах, он свысока воззрился на Джаро: «Как я вижу, ты снова здесь и снова лезешь не в свои дела».