Алексей Подсосов - Новый Гольфстрим

Горнов углубился в рассматривание этих сложных путей передвижения воздуха.

Стрелки ветров, раскиданные по карте, снова пробудили в нем сомнения, которые мучили его с самого того дня, когда он сел за свой последний проект.

Синие линии на карте — каналы и водоемы, зеленые пятна оазисов — это были победы, реальные дела. А то, что рисовалось в его воображении, как что-то гигантское, прекрасное, было пока мечтой.

И каждый раз, когда Виктор Николаевич смотрел на синоптические карты, ему начинало казаться, что эти стрелки ветров и цифры атмосферного давления неодолимой преградой стоят на пути к осуществлению его мечты.

Дверь приоткрылась. В комнату вошел старик, одетый в меховую куртку из мохнатого рыжего меха и такие же штаны. На голове его торчала огромного размера меховая шапка.

Густые нависшие брови, длинная взлохмаченная борода, седой беспорядочно выбившийся из-под шапки клок седых волос, одежда из меха делали его похожим на Робинзона, как изображают его многие иллюстраторы этой книги.

Старик о чем-то спросил одного из инженеров, бесцеремонно ткнув коротким пальцем в сторону Горнова я получив ответ, двинулся к Виктору Николаевичу.

Он шел, неуклюже выставив вперед левое плечо и наклонив голову, как будто преодолевая сопротивление ветра. Нависшие брови и круглые очки придавали его лицу сердитое, хмурое выражение.

— Так это вы открыли койперит? — спросил он, почти вплотную надвинувшись на Виктора Николаевича.

— Профессор, синоптик Лурье, — пояснил инженер, заметив недоумение на лице Горнова.

Лурье, не подавая руки, отступил на два шага назад, приподнял очки и несколько раз внимательно обвел Горнова взглядом с головы до ног.

— Вот никогда бы не подумал, — сказал он, вскинув бровями и широко расставив руки. — Полное несоответствие, так сказать, содержания и внешней формы. Чрезвычайное несоответствие, удивительное несоответствие, — повторил он, продолжая осматривать Горнова.

— Так наружность моя не внушает вам большого доверия? — спросил Горнов с улыбкой.

— Ну, знаете, молодой товарищ, исследователь нередко находит ценнейшие ископаемые в породах невзрачных на вид.

Старик сбоку, с хитрым огоньком в глазах, взглянул на Горнова.

— А представлял я вас все-таки не так, — прищурив один глаз, проговорил он.

— Каким же вы меня представляли?

— С бородой, в очках, со всеми привычными атрибутами мудрости… Смотрите на карту наших боев с бунтующей природой? — спросил он, помолчав. — Наши противники, как видите, не признают ни государственных границ, ни договоров о дружбе и ненападении.

Лурье указал на стрелки ветров, раскиданные по карте.

— А скажите, как думаете вы, профессор, можно ли повернуть эти стрелки ветров туда, куда нам надо?

Лурье наклонил голову и поверх очков проницательно взглянул на Горнова. Видя, что собеседник с особенным интересом ждет его ответа, старик сразу переменился. Теперь перед Горновым стоял ученый, приготовившийся делать обстоятельный доклад.

— Движения воздушных масс, как вам известно, совершаются по законам физики, — заговорил он. — Энергия, посылаемая солнцем, создает восходящие токи воздуха; области низкого барометрического давления, куда и устремляются воздушные массы.

Поставьте нагревательные машины большой мощности, — создайте эти зоны низкого барометрического давления, и местные потоки воздуха по вашей воле повернут и устремятся туда.

— Если здесь, — сказал он, ткнув коротким толстым пальцем в висящую на стене карту, — будут стоять ваши машины, то эта стрелка ветров изогнется и пойдет вот так. Природа будет, конечно, бунтовать, стремиться делать, как хочет она, но в конце концов она смирится, ибо стихийным силам, рождающим ветер, бури и ураганы, вы противопоставите не менее мощную энергию. Вот примените-ка здесь свой койперит, — закончил Лурье полушутя, полусерьезно.

Профессор-синоптик, известный своей замечательной работой «Закономерности и периодичность погоды в Европейской части Советского Союза», в эту минуту едва ли подозревал, как важно было Горнову то, что он говорил. Синоптик не подозревал также, что эта встреча свяжет его с академиком Горновым на всю жизнь.

— А теперь к делу, — сказал Лурье, повернувшись к инженеру. — Снимайте с работ всех людей, особенно тех, кто висит на ваших мостиках и лесенках.

— Почему? Сейчас тихо, никаких нет оснований.

— Вы, молодой товарищ, — сердито оборвал Лурье, — смотрите на небо, а мы смотрим на стрелки барометра.

— А что барометр?

— Барометр катастрофически падает. Через полчаса, не позже, налетит ураган. Он внесет всех, кто не скроется в надежном месте. Распорядитесь, товарищ начальник.

Через несколько минут управление участка было забито людьми.

Горнов стоял у окна. Отсюда было видно, как на горизонте показалось темное облако. Оно быстро летелок линии дождевальных агрегатов. Со свистом и завыванием пронеслась мимо дома первая туча песка.

Облако становилось все темнее и темнее. Еще не закрытое солнце багрового цвета освещало пустыню зловещим светом.

И вдруг в одно мгновение кругом все пришло в движение.

Даль закрылась кроваво-красными, низко спустившимися к земле тучами. Мимо окон, с шумом и треском ломающегося металла пронеслась большая тень. Подхваченная бурей, тень поднялась вверх и начала кружиться вместе с тучами, с песком и с пылью.

Горнов с волнением смотрел на эту картину разбушевавшейся пустыни: перед ним вставал пережитый в детстве ураган, во время которого погибла целая разведочная партия гидрогеологов и среди них его отец.

Тогда были те же кроваво-красные, мечущиеся по пустыне тучи и вихри песка. Тот же вой и свист ветра.

Люди куда-то бежали, падали. А он, пятилетний мальчик, крепко прижался к широкой груди огромного человека. Великан шагал, увязая по колено в сугробах песка, и своей могучей грудью рассекал несущуюся на него волну.

Это был Измаил Ахун Бекмулатов.

Потом, когда пронесся мимо огромный столб и почти сразу наступила мертвая тишина, великан стал разбрасывать руками бугры песка. Он искал заживо погребенных товарищей.

Сильным рывком вытянул он из песка чью-то окоченевшую, сухую руку. В пустыне раздался дикий крик.

А он, Витя, увидев безжизненное тело своего отца, крепко уцепился ручонками за великана, который то прикладывал ухо к груди своего друга, то в отчаянии рвал на себе одежду.

И в душе Вити вспыхнула тогда ненависть, гнев и ярость, против той непонятной ему силы, которая уняла у него отца.

С тех пор прошло почти тридцать лет. Ненависти к враждующей с человеком природе он не испытывал, но с годами росла в нем страсть к борьбе со стихиями, росло и усиливалось стремление подчинить их воле людей.