Алексей Подсосов - Новый Гольфстрим

Те, кто прилетели из наиболее пострадавших районов, рисовали тяжелое положение хозяйства.

Директор одной плантации, возбужденно блестя покрасневшими от бессонницы глазами, говорил:

— Когда была вода и ввысь летели каскады водяных брызг, мы не видели вреда от раскаленных ветров. Под влиянием влажной теплой погоды, которую мы сами устанавливали в районе, еще лучше спели наши апельсины и персики. Но теперь листья деревьев свернулись, они сыплются на землю сухой желтой пылью. Плоды съежились и висят на ветках какими-то дряблыми комочками. Пески надвигаются. Барханы дымятся. В воздухе стоит мгла. А на буграх, где были молодые лесонасаждения, высовываются из песков сухие ветки. И тут же торчат в небо, как дула подбитых зениток, разбрызгиватели бездействующих дождевальных машин.

— Oй-бой! — неожиданно вскрикнул молодой инженер, стоявший возле Горнова. Широким недоуменным жестом взмахнул он рукой. — Мы овладели энергией, которая создает и разрушает звезды. Звезды! В миллионы раз большие, чем наша планета! И должны признавать себя бессильными перед засухой и суховеями…

— Исатай Сабиров остается верен себе, — с усмешкой проговорил пожилой инженер. — Терпеливо ждать, когда наука и техника даст новое и более совершенное, — не в его натуре.

Исатай резко повернулся к нему.

— Ждать! — быстро заговорил он. — Я читал книги академика Горнова, я слушал его лекции и доклады о койперите. Что слышал я? Энергия, которую мы будем брать от койперита, сможет растопить льды Арктического моря, изменить климат всей нашей страны, в сотни раз увеличить наши богатства. Человек будет управлять природой, заставит ее служить нам и делать то, что требуют интересы нашего хозяйства… И я выходил с этих докладов гордым. Я переживал чувство огромной силы, могущества людей!

Исатай Сабиров смотрел на Горнова широко открытыми черными глазами.

— Я хочу познакомиться с вами поближе, — сказал Горнов, приветливо протягивая руку. — Вы обрушились на нас, ученых, с такой силой и стремительностью.

Исатай порывисто схватил обеими руками руку Горнова.

— Я не обрушился на ученых, я уважаю науку, а вас…

— Знаю, знаю, — проговорил Горнов. — Вы правы в одном: наука нередко слишком подолгу засиживается в лабораториях и медлит включиться в ту борьбу с природой, которую ведет наша страна. Вы какую работу здесь выполняете?

— Я автомеханик. Сюда прилетел монтировать опытную тучеобразовательную станцию системы профессора Хаджибаева. Если бы мы сейчас имели тысячу, две тысячи таких станций, мы образовали бы завесы дождей и насытили влагой горячие сухие воздушные массы. Но нужна энергия, много энергии.

— И воды, очень много воды, — в тон ему проговорил Горнов.

— Реки Ахуна Бекмулатова дадут нам нужную воду, — горячо сказал Исатай.

— Едва ли — проговорил Горнов, — при мощности горячих воздушных течений надо иметь очень много воды.

— Но где выход? — снова начал Исатай, видя, что его слова о новых реках не удовлетворили Горнова. — Неужели, овладев атомной энергией, мы не в силах справиться с природой даже на таком маленьком кусочке нашей планеты?

— Я думаю, что выход найдем, — задумчиво сказал Горнов.

В конце дня Измаил Ахун Бекмулатов приехал домой. Отдохнув с полчаса, он прошел в свой кабинет. За время его отсутствия скопилось много почты. В одну-две минуты он схватывал содержание письма и, сделав пометку: «передать в управление», «размножить для ознакомления», «секретарю», «составить ответ» и проч., укладывал их в ящик. Из Австралии какой-то неизвестный ему инженер делился своими мыслями о применении его способа глубокого бурения в Австралийской пустыне, китайский гидрогеолог, работающий в Гори, спрашивал технический совет, механик из Караганды, приложив к письму чертежи, просил испытать его изобретение. Это письмо Бекмулатов положил в карман своей полотняной блузы. Перед сном он продумает этот чертеж.

Новаторские предложения рабочих и инженеров доставляли Измаилу Ахуну особое удовольствие. В новой смене Бекмулатов как бы видел себя возродившимся и продолжающим любимое дело.

Что не успеют сделать они, старики, доделают эти ребята.

Поездка в пустыню сильно утомила Ахуна. В такие минуты он особенно остро чувствовал приближающийся конец своей жизни.

«Только бы успеть закончить шахту Шестая Комсомольская», — думал он.

На столе, справа, лежала объемистая рукопись — его последний труд. Этот будет закончен, когда из ствола шахты мощные насосы начнут выкачивать охлажденную воду, в пустыне появится первая многоводная река, истоки которой выйдут из глубин земной коры.

Огромного роста, широкоплечий и грузный, Ахун подошел к книжному шкафу. Каждый том его трудов, каждая статья в журнале или хотя бы тоненькая брошюрка были этапами упорной шестилетней борьбы с людьми робкими, боящимися всего нового.

Вот небольшой томик, на переплете которого выгравировано: «Диссертация».

Он, молодой, никому неизвестный гидрогеолог, работающий на изысканиях в пустыне Мира-Кумы, стоит на кафедре. На него устремлены сотни глаз.

Ахун читает: «В земной коре, — в пустотах, трещинах и в грунте имеется около 1400 миллионов кубических километров воды, то есть количество, равное тому, что составляет все моря и океаны земного шара.

Эти запасы природа непрерывно пополняет. В процессе рождения вулканических пород образуются на больших глубинах новые толщи воды. Этой воды, находящейся в земной коре, вполне хватит для орошения всех пустынь. Пройдет немного времени, и человек извлечет эти воды из глубины четырех и более тысяч метров и превратит все пустыни в сочные пастбища, в цветущие сады, в плантации».

Среди слушателей раздались аплодисменты, но профессора, сидевшие в первых рядах, угрюмо молчали.

На чистом листе в конце рукописи рукой Ахуна было написано: «Диссертация признана не ученым трудом, а фантазией. Степень кандидата наук не присуждена». Ахун вспоминает, что было потом.

Он открывает номер давно не существующего журнала, находит статью, отчеркнутую красным карандашом: «Какой-то советский юноша, — напечатано в этой статье, — предлагает рыть в Мира-Кумах шахту для орошения пустыни. Глубина шахты 4–5 тысяч метров. Мы подсчитали, что один кубический метр воды этому юноше обойдется в пять тысяч долларов и созданный им оазис вернет затраченные капиталы, через 1130 лет (если не считать проценты). Пожелаем юноше успеха».

Это было шестьдесят лет тому назад. Бекмулатов только что вступал в ряды мелиораторов.

Проработав несколько лет по орошению пустынь, он увидел, что сотни новых оазисов, животноводческих хозяйств, обширные, тянувшиеся на десятки километров хлебные и хлопковые поля и бахчи, защитные лесные полосы не уничтожили пустыню. Она покрывалась зеленью лишь на полтора-два месяца. С мая-июня горячие пески вступали в свои права. Смерчами, ураганами врывались они в оазисы, в города, в заводские поселки, засыпали дороги и каналы, надвигались высокими барханами на лесозаграждения, и суховеями уносились в далекое Заволжье и на Кубань.