Рик Янси - Последняя звезда

Rick Yancey

THE LAST STAR

Copyright © 2016 by Rick Yancey

All rights reserved

© И. Русакова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА ®

Много лет назад, когда отцу девочки было всего десять, он поехал на большом желтом автобусе в планетарий.

Там над его головой вспыхнули и засверкали миллионы огней. Он с открытым ртом смотрел вверх и крепко сжимал пальчиками края деревянной скамьи. Белые огоньки кружили по потолку. Они были яркие, как в тот день, когда Земля еще была черным щербатым камнем, заурядной планетой, которая летит по орбите вокруг заурядной звезды на краю заурядной галактики бесконечной вселенной.

Большой Ковш. Орион. Большая Медведица. Монотонный голос астронома. Детские головы запрокинуты, рты открыты, глаза не мигают. Мальчик чувствует себя неописуемо маленьким под необъятным искусственным небом.

Этот день он никогда не забудет.

Пройдут годы, его дочурка, пухлая кроха, побежит к нему на еще нетвердых ножках. Крепкие ручки вскинуты, глаза светятся от радости и предвкушения. Она кричит: «Папа, папа!» Тянется к нему, тянется к небу широко расставленными пальчиками.

И она без страха взлетит в пустоту, потому что он не просто ее отец, он ее ПАПА. Он обязательно ее поймает, он не даст ей упасть.

Малышка кричит: «Летать, папа, летать!»

И она летит в огромное бескрайнее небо. Девочка готова обнять бесконечность, ее голова откинута назад, она стремится туда, где встречаются восторг и страх. В ее криках – чистая радость от ощущения невесомости и свободы. Папа с ней, она в безопасности, она жива.

Кассиопея.

После того дня в планетарии, когда до ее рождения оставалось еще пятнадцать лет, он точно знал, какое имя даст своей дочери.

– Сие есть тело мое.

В самой нижней из пещер священник воздевает последнюю облатку – его запас исчерпан – к потолку пещеры, которая напоминает ему открытую пасть ревущего дракона. Лампа подсвечивает похожие на зубы наросты, они переливаются красным и желтым светом.

Он своими руками свершает ужасную Божественную жертву.

– Примите и вкусите от Него все…

Затем – чаша с последними каплями вина.

– Примите и пейте из нее все…

Полночь в конце ноября. Небольшая группа уцелевших сможет продержаться в пещерах до весны. Они не замерзнут, и у них хватит припасов, чтобы не умереть от голода. Уже несколько месяцев никто не умирал от чумы. Похоже, худшее позади. Здесь они в безопасности. В полной безопасности.

– С верой в Твою любовь и милость ем тело Твое и пью Твою кровь…

Шепот священника эхом разлетается глубоко под землей. Слова карабкаются вверх по скользким стенам, перекатываются по узким переходам к верхним пещерам – туда, где лежат, погрузившись в беспокойный сон, его собратья-беженцы.

– Да не принесет мне это осуждение, но дарует здоровье души и тела.

Больше нет ни хлеба, ни вина. Это его последнее причастие.

– Тело Христово да сохранит меня для жизни вечной.

Заплесневевший кусочек хлеба размякает на языке.

– Кровь Христова да сохранит меня для жизни вечной.

Капли скисшего вина обжигают горло.

Господь у него во рту. Господь в его пустом желудке.

Священник плачет.

Он наливает в потир немного воды. Его рука дрожит. Он пьет смешанную с водой драгоценную кровь, а затем вытирает потир пурификатором.

Кончено. Вечная жертва принесена. Он промокает щеки той же салфеткой, какой обтирал потир. Слезы человека и кровь Господа неразделимы. Ничего нового – так было всегда.

Священник вытирает дискос, затем кладет пурификатор в потир и отставляет его в сторону. Стягивает с шеи зеленый орарь, аккуратно его складывает и целует. Ему нравится быть священником. Нравятся все моменты служения. А Евхаристия нравится больше всего.

Мокрый от пота и слез воротничок свободно болтается на шее. Когда началась эпидемия чумы, он покинул свой приход и отправился на север к пещерам Эрбаны, и за тот переход в сто миль потерял пятнадцать фунтов веса. В пути он обрел много последователей, больше полусотни, хотя к тому времени, когда они добрались до безопасного места, тридцать два из пятидесяти умерли. Они отходили в мир иной, а он совершал над ними обряды. Католические, протестантские, иудейские. Не важно какие.

«По благостному милосердию своему да поможет тебе Господь…»

Потом чертил большим пальцем крест на лбу умирающего и говорил: «Избавив тебя от грехов, да спасет тебя…»

Кровь, сочившаяся из глаз умирающих, смешивалась с елеем, который он втирал им в веки. Дым волнами застилал открытые поля, забирался в лес, накрывал дороги подобно тому, как лед холодной зимой накрывает реки. Пожары в Колумбусе. Пожары в Спрингфилде и Дейтоне. В Хубер-Хейтсе, Лондоне и Файерберне. Во Франклине, Мидлтауне и Ксении. Вечерами свет от тысяч пожарищ окрашивал дым тускло-оранжевым цветом, и казалось, что небо зависло в дюйме над их головами. Священник шел по дымящейся земле. Одну руку он протягивал вперед, второй закрывал нос и рот лоскутом ткани, а по лицу текли слезы от едкого дыма. Запекшаяся кровь под сломанными ногтями, кровь в морщинках на ладонях и в подошвах ботинок.

«Осталось немного, – подбадривал священник своих спутников. – Только не останавливайтесь».

В дороге кто-то дал ему прозвище Моисей, ведь он вел их из дыма и огня в землю обетованную.

«Пещеры Огайо! Самое интересное место в штате».

Естественно, там были люди, и эти люди приветствовали их. Священник знал, что так будет. Пещеры не горят, пещерам погода не страшна. И самое главное – в пещерах легко держать оборону. Со дня Прибытия пещеры занимали третье место по востребованности после военных баз и правительственных зданий.

Там все припасено: вода и консервы, бинты и лекарства, одеяла и прочее. И оружие – винтовки, пистолеты, обрезы и ножей хоть завались. Для больных отвели карантинный центр в сувенирном магазине на поверхности. Они лежали на расставленных между стендами койках, и священник ежедневно их навещал. Он разговаривал с ними, молился вместе с ними, исповедовал, беседовал, шептал им на ухо то, что они хотели услышать.

«Per sacrosancta humanae reparationis mysteria… Священна тайна человеческого искупления…»

Прежде чем кончится мор, умрут сотни. К югу от центра приема беженцев вырыли яму для сжигания трупов. Десять футов в ширину и тридцать футов в глубину. Огонь тлел и днем и ночью, а запах горящего человеческого мяса стал привычным, его почти не замечали.