Мария Елифёрова - Двойной бренди, я сегодня гуляю

Даже Доран утих и, затаив дыхание, разглядывал терракотовую фигуру. Лика всмотрелась в отпечатки пальцев на керамике. Руки Миая Эйи... Художник мёртв уже несколько веков — а отпечатки вот они, остались. И пожалуй, переживут не одно поколение посетителей музея. Эта скульптура помнит, кто её создал. Может быть, именно поэтому барнардцы не высекают статуй из камня?

— Вам нравится? — тихо спросил Лаи, подойдя к ней сзади. Лика повернулась.

— А вам? — ответила она вопросом на вопрос.

— Для меня это больше, чем "нравиться".

Она знала, почему он в этот раз не прошёлся на тему неправильных доспехов и исторической недостоверности легенды о Науите.

— Вас это удивляет?

Лика покачала головой в помятом цветочном венке.

— Ничуть. Это только естественно.

Неспешно разглядывая остальные статуи, они двинулись к выходу в следующий зал. Коннолли исследовал экспонаты с чем-то средним между любопытством и разочарованностью. Он отдал должное технике исполнения, но тематика и стиль барнардской скульптуры его не особенно привлекали. Тем не менее он поинтересовался, когда жил Миай Эйи.

— Около тысячи лет назад, — сказал Лаи, и Патрик слегка обалдел от этих данных.

— Тысяча ваших лет? — прикинул он. — Почти тысяча двести наших... Донателло ещё не родился!

— Но Фидий уже умер, — с усмешкой возразил Лаи. Коннолли оглянулся.

— Не очень похоже на Фидия.

— И почему это земляне не могут без сравнений? — кольнул его Лаи. — Идём лучше картины смотреть.

Подозвав крутившегося в стороне Дорана, он повёл своих спутников в зал живописи. Сидевшая у входа смотрительница молча проводила их любопытным взглядом. Тоненькая, жилистая, с шапкой седых кудряшек, она бы ничем не отличалась от земных смотрительниц музеев, если бы не безумное платье в бело-синюю шахматную клетку, топорщившее оборки во все стороны. Лика почувствовала, что вряд ли привыкнет к здешней манере одеваться.

Ещё более неожиданным для неё было то, что Доран задержался возле смотрительницы, наклонился к ней и что-то сказал ей в чрезвычайно жизнерадостном тоне. Старая дама в ответ рассмеялась и ущипнула его за щёку. Оба, по-видимому, остались довольны. С сияющими глазами Доран поспешил догнать остальных.

Всё-таки у барнардцев крайне своеобразные представления о допустимом стиле общения, подумала Лика. И неужели смотрительница не заметила, что щеночек насосался отнюдь не молока? Хоть бы не вздумал выкинуть что-нибудь совсем уж безбашенное...

Её так отвлекли эти размышления, что она не сразу сумела переключиться на картины. Барнардская живопись во многом походила на земную, и только искусствоведческое образование Лики заставляло подмечать отличия, скрытые от неискушённого зрителя. Пейзажи и натюрморты отсутствовали — казалось, барнардских художников в качестве натуры интересовал только человек: станковая живопись и портреты составляли основное содержание экспозиции. Абстрактное искусство не было незнакомо барнардцам, но оно странным образом перемешивалось с фигуративной живописью, как будто нарушая все хронологические и тематические принципы организации музеев. И только когда Лика и Коннолли из любопытства перетрогали все светящиеся квадратики сенсорных автокомментаторов, обнаружилось, что имена под абстрактными полотнами и под стопроцентно реалистическими портретами одни и те же. Хронология также оказалась вполне последовательной. Путём несложных вычислений они определили, что абстрактную живопись на Барнарде открыли на три-четыре века раньше, чем на Земле, но, видимо, здесь её не расценивали как вызов традиционному искусству.

В области портрета барнардцы достигли своеобразного совершенства. У них было хорошее представление о перспективе, но они никогда не играли перспективой ради того, чтобы поразить зрителя, как это нередко бывало у земных художников. Композиция портретов была скупа и сдержанна; большей частью они представляли фигуры в полный рост или по колено, причём социальный статус изображённых людей уяснить было крайне трудно. Более или менее опознавались только военные — с непокрытыми головами и в форме, отдалённо похожей на древние образцы военной формы Земли. Впрочем, в основе барнардской социальной иерархии вообще лежали какие-то совсем иные принципы, малопонятные землянам. По манере эту живопись, пожалуй, можно было сравнить с земными портретами XVIII века, но краски были намного ярче. Живость лиц и точность схваченных выражений приковывали внимание Лики, однако цветовая гамма мешала её восприятию. Для неё эти цвета были слишком резкими. Превосходная пластика, подумала она, глядя на портрет мужчины в алой шапочке, но для чего эти мазки зелени на висках? Так ведь не бывает...

Она невольно оглянулась на Лаи — человек на портрете немного походил на него. Он стоял, повернув голову так, что на него падал свет от лампы сбоку. Выступающий из-под шапочки угол сбритых волос был нежно-зелёного оттенка, такого, какой можно увидеть на листьях южной мяты.

Выходит, чувство цвета у барнардских художников было развито лучше, чем она могла предположить. В юности Лика занималась живописью; она отошла за стенд, скрывший её от глаз Лаи, который не подозревал, что предметом её профессионального интереса вместо картин сделался он сам. Притаившись за стендом, Лика внимательно исследовала контраст между мятным цветом выбритого виска и тёмно-каштановыми волосами длинного локона. А ведь этот контраст не лишён привлекательности, вдруг подумала она.

Неизвестно, к каким бы ещё выводам её привело созерцание Лаи в профиль, но тут появился Коннолли. Услышав топот его сапог по гулким плиткам пола, Лаи обернулся.

— Ну как? — весело спросил он.

— Ты только не обижайся, Вик, но, между нами говоря, — Коннолли склонился и поглядел на него с хитрой ужимкой, — что это за музей? Ни одной голой ба...

Он осёкся, увидев Лику, выступившую из-за стенда.

— Ню, я хотел сказать, — поспешно завершил он. Лика едва не поперхнулась. Лаи, как истый барнардец, даже не пытался сдерживать смех, но смеялся он сердечно и совершенно необидно.

— Пора мне писать монографию о культурных шоках, — сказал он, отсмеявшись. — Со мной в молодости было ещё забавнее. Когда я студентом прилетел на свою первую стажировку на Землю. Представление о земной культуре я, конечно, составил по живописи и журнальным фото. Так я в первые дни после прилёта всё вертел головой — ждал увидеть на улицах голых землян.

Коннолли его признание совершенно обезоружило.

— Ну ты даёшь, Вик! Неужели ты правда был таким наивным?

— Представь себе, да. И я не исключение — многие барнардцы, особенно провинциалы, воображают то же самое.