Урсула Ле Гуин - Толкователи (сборник)

Вскоре группа перешла к таким упражнениям, которые были Сати еще не знакомы, и она очень внимательно следила за их выполнением и старалась как можно лучше повторить. Ее ошибки и неверные движения очень огорчали соседа, и он все время пытался показать ей, когда и как нужно двигаться, устраивая целую пантомиму и безумно шаржируя каждое движение. Когда все вставали, Сати оставалась сидеть, что в принципе было разрешено, и это приводило ее соседа в полное отчаяние. Он жестами призывал ее немедленно подняться, губы его складывались в слово «вставай!», и наконец он не выдержал – прошептал: «Встань… вот так… поняла? Поднимайся же!» – сделал шаг… и поднялся в воздух! Потом поднял вторую ногу, словно ступая по невидимым ступеням, и поднялся еще выше… Он стоял в воздухе, примерно в полуметре от пола, босой, и смотрел на Сати сверху, улыбаясь ей чуть встревоженно и жестами приглашая последовать его примеру. ОН СТОЯЛ В ВОЗДУХЕ!

Одиедин, Толкователь лет пятидесяти в традиционном синем шарфе, обмотанном вокруг шеи, как всегда, живой, аккуратный и подвижный, подошел к нему, а все остальные продолжали методично делать сложные упражнения, покачиваясь, словно целый лес бурых водорослей. Одиедин шепотом приказал соседу Сати: «Спускайся, Уки!» – и взял его за руку, как бы помогая спуститься по лестнице, по двум НЕСУЩЕСТВУЮЩИМ ступенькам, потом ласково похлопал его по плечу и вернулся на свое обычное место. Уки тут же присоединился к остальным и стал гибко раскачиваться, одновременно поворачиваясь из стороны в сторону с безупречной грацией и упругостью. О существовании Сати он явно позабыл.

И после занятий она не смогла заставить себя задать Одиедину хоть один из мучивших ее вопросов. Да и что бы она у него спросила? «Видели ли вы то же, что видела я? Да и видела ли я это?» Вот уж было бы глупо! Этого же просто быть не может! Так что Одиедин, без сомнения, просто ответил бы вопросом на ее вопрос.

А что, если она не спросила его ни о чем только потому, что боялась утвердительного ответа? Что, если Одиедин сказал бы: «Да, видел»?

Если мим способен «оживить» пустую коробку, если факир легко взбирается по веревке, «привязанной» к пустоте, то, возможно, этот несчастный безумец способен подниматься по воображаемой (а может, невидимой для других?) лестнице? Если духовная сила способна сдвинуть горы, то, может быть, она способна и лестницу в воздухе создавать? Может быть, это некое состояние транса? Возникшее под воздействием гипноза? Или, напротив, этот человек способен гипнотизировать других?

Сати кратко описала этот случай в своем ежедневном отчете, не давая никаких комментариев. И, занимаясь этим, окончательно пришла к выводу: там все-таки была какая-то ступенька, которую она просто не разглядела в темноте! Может быть, какой-то ящик или балка, выкрашенные черным… Ну разумеется! Что-то там было такое! Но к своему отчету она так ничего больше и не прибавила. Теперь ей казалось, что она легко смогла бы разглядеть это возвышение – балку или ящик. Но тогда-то она их НЕ ВИДЕЛА!

И все же с тех пор перед ее мысленным взором часто возникали две мозолистые и мускулистые босые ноги, будто поднимавшиеся вверх по склону несуществующей горы. Интересно, думала она, каково это – ступать по воздуху босыми ногами? Холодный ли он? Упругий ли?

После этого Сати с еще большим вниманием стала вчитываться в старинные тексты, в частности в те сказки и легенды, где говорилось о хождении по воздуху (о «шагах по ветру»), о езде верхом на облаке, о путешествиях к звездам и уничтожении с помощью молнии врага, находящегося на большом расстоянии. Подобные способности приписывали эпическим героям или особенно мудрым мазам, жившим «далеко-далеко отсюда» и «когда-то давным-давно», хотя многие из этих фольклорных персонажей были явно знакомы с самыми современными технологиями. Сати по-прежнему считала, что эти свойства носят мифический, метафорический характер и не следует воспринимать их буквально. Иного объяснения она для них не находила.

Впрочем, ее отношение к подобным чудесным способностям постепенно менялось. Она понимала, что все еще не улавливает главного в Великой Системе, а потому и никак не может как следует в ней разобраться. Не может увидеть ее целиком.

Значит, Толкование – это не объяснение?

«Леса за деревьями не видишь, – слышался у нее в ушах ворчливый голос дяди Харри. – Ох уж эти мне педанты и пандиты! Поэзия, девочка! Поэзия – вот что тебе нужно! Читай „Махабхарату“! Там есть все!»

– Маз Элайед, – спрашивала Сати, – а чем, собственно, вы занимаетесь?

– Я толкую, йоз Сати.

– Да, но скажите, как воздействуют на людей те истории, которые вы рассказываете… толкуете?

– Они толкуют для них мир.

– Как это?

– Толкуют поступки людей, йоз. Мы для этого и существуем.

Маз Элайед, как и большинство мазов, говорила негромко и даже как-то неуверенно, постоянно делая такие долгие паузы, что это казалось концом рассказа. Однако, отдохнув, она начинала говорить снова, и это затяжное молчание становилось как бы неотъемлемой частью того, о чем она говорила.

Элайед, маленькая, хромая, морщинистая старушка, была хозяйкой скобяной лавки и жила вместе со всем своим семейством в самом бедном районе города, где жилищем многим беднякам служили даже не жалкие хижины из камня и дерева, а нечто вроде палаток или юрт из войлока и парусины, залатанных кусками пластика и поставленных на небольшие возвышения из плотно утрамбованной глины. В лавке Элайед вечно кишели ее многочисленные внучатые племянники и племянницы и, спотыкаясь, бродил крошечный двоюродный правнук, то и дело совавший в рот шурупы и шайбы и довольно часто их глотавший. Над прилавком висела старая фотография Элайед с ее неразлучной подругой Они: маз Они Элайед была высокой красивой женщиной с мечтательными глазами; маз Элайед Они – маленькой, очень живой, но тоже очень красивой. Тридцать лет назад обе были арестованы по обвинению в сексуальных извращениях и проповедничестве «насквозь прогнившей» идеологии. Обеих сослали на запад, в исправительный лагерь, где Они и умерла. А Элайед вернулась через десять лет – хромая, беззубая, больная. Зубы ей то ли выбили, то ли их съела цинга – сама Элайед об этом никогда не рассказывала. Она вообще никогда не рассказывала о себе и о своей возлюбленной; и никогда не говорила ни о преклонном возрасте, ни о здоровье, ни об утомительных заботах. Она всю свою жизнь подчинила строгой и ничем не нарушаемой ритуальной последовательности действий, которая включала все телесные нужды и функции, приготовление и поедание пищи, сон, работу в лавке, занятия с другими людьми, но прежде всего – Толкование: чтение и изложение текстов, которые она учила всю жизнь, их бесконечное повторение, комментирование, обсуждение…