Урсула Ле Гуин - Толкователи (сборник)

И маме было очень нелегко. Ей все это казалось трудным и запутанным. Ей приходилось притворяться, что все это она умеет, и тайком учиться; и еще было очень сложно объяснять своим коллегам в ежедневных отчетах совершенно непонятный и неприемлемый для них образ жизни аборигенов. Для Родни это было просто. До того момента, пока тоже не стало трудно. Потому что он был мальчиком. Мне же все это давалось очень легко. Я училась всем ремеслам, просто играя с другими детьми и вслушиваясь в песни их матерей.

Первая Наблюдательница была абсолютно права: взрослой женщине было уже поздно учиться пониманию души этого мира. Мама не могла пойти вслушиваться в песни другой матери – это выглядело бы просто дико, но тетушки очень хорошо знали, чего не умеет моя мама, и некоторые из них, как бы невзначай, пытались научить ее хоть самому необходимому. Но до нее ничего не доходило. Тогда они сообща решили, что ее мать, видно, была безответственной разгильдяйкой и только и знала, что «охотиться», вместо того чтобы сидеть в Круге Тетушек и учить свою дочь всему, что ей будет необходимо в жизни. Поэтому даже самые дичащиеся нас тетушки позволяли мне вслушиваться в песни, которые они пели своим детям. Они хотели, чтобы я получила правильное воспитание и стала образованной личностью. Но впускать в свои дома других взрослых было просто верхом неприличия. Мы с Родни спели ей все песни, которым научились в других домах, чтобы она смогла спеть их по радио, и сами тоже пели на отчетах, но… она так и не смогла до конца проникнуть в их смысл. Да и как ей было это понять, если она была уже взрослой и выросла среди магов?

«„Осознавай!“ – повторяла она мой гимн, пытаясь имитировать произношение тетушек и девушек. – „Осознавай!“ Сколько раз в день они это повторяют? Что „осознавай!“? Да они не осознают даже того мира, в котором живут, они не знают собственной истории! Да они даже друг друга-то толком не знают. Они друг с другом даже не разговаривают! Да уж, полное „осознавание“! Ни убавишь ни прибавишь!»

А когда я ей пересказывала истории из Эпохи до Начала Времен, которые рассказывали тетушка Садне и тетушка Нойит своим дочерям, она всегда понимала их не так и видела в них совсем другое. Я рассказывала ей о Людях, а она перебивала меня: «Это всего лишь предки тех, кто живет сейчас!» Тогда я пыталась ей объяснить: «Сейчас уже нет никаких Людей». И она снова меня не понимала. «Есть только личности», – втолковывала я… но она, похоже, не поняла этого и до сих пор.

Родни очень нравилась история про Мужчину, Который Жил среди Женщин, и поймал несколько из них, и держал в маленьком загончике (как некоторые держат крыс на откорм), и как потом все они понесли от него, и каждая родила ему по сто детей, и дети эти выросли, как дикие звери, и съели и его, и своих матерей, а потом друг друга. Мама тут же объяснила нам, что эта легенда рассказывает о перенаселении, постигшем эту планету несколько тысяч лет назад. «Вот и неправда, – тогда сказала я. – Это история с моралью». – «Ну хорошо, – согласилась мама. – И мораль ее в том, что не надо иметь много детей, разве нет?» – «Нет, – ответила я. – Да кто может родить сто детей, даже если бы очень захотел? Просто этот мужчина был колдун. И женщины занимались магией вместе с ним. Потому и дети родились чудовищами».

Ключом ко всему здесь служит хайнское слово «текелл», которое переводится как «магия искусства или власти, нарушающая законы природы». Но матери было очень трудно понять, что личности искренне считают большинство из современных социальных институтов неестественными. Ну, например, брак. Или правительство. Для них это все – морок, насланный злым колдуном. Ее народу трудно поверить в магию.

Корабль ежедневно интересовался, все ли у нас в порядке, а затем Стабили подключали свой ансибль к сети и пытали нас всех троих по очереди, тоже ничего не понимая. Мама продолжала настаивать на том, чтобы мы оставались на планете, поскольку она сейчас делает то, что не удалось сделать первым Наблюдателям. А мы с Родни вообще были счастливы, словно выпущенные в речку рыбки. По крайней мере, первые несколько лет. Думаю, что мама тоже была по-своему счастлива, когда привыкла к тому, что всему она учится очень медленно и вечно идет к цели самой запутанной дорогой. И все же она чувствовала себя одинокой без общения с другими взрослыми. Она даже признавалась нам, что порой боится сойти с ума от одиночества. Но о том, что ей не хватает секса, она нам ни разу не выдала ни жестом, ни словом. Думаю, что в ее отчете вопрос секса освещен очень слабо именно потому, что для нее это был очень личный и болезненный момент. Я знаю, что, когда мы еще только прибыли в Круг, две тетушки – Хедими и Бехуи, – не желавшие отказаться от этого рода отношений, приглашали маму пойти с ними. Но она их не поняла. Дело в том, что они с Бехуи говорили на разных языках, хоть и на одном и том же диалекте. Она просто не могла воспринять самой идеи того, что можно заниматься любовью с человеком, который никогда не пустит тебя на порог своего дома.

Однажды (мне тогда было лет девять), наслушавшись разговоров старших девочек, я спросила ее, почему же она не хочет «сходить поохотиться». И с надеждой добавила: «Не волнуйся, за нами присмотрит тетушка Садне». Я просто устала уже быть дочерью необразованной женщины. Да, я хотела пожить в доме тетушки Садне и почувствовать себя наконец нормальным ребенком.

«Матери не „ходят на охоту“!» – торжественно, как тетушка, провозгласила она.

«Да нет же, все ходят время от времени! – Я все должна была разъяснять ей, как маленькой. – Да им это просто необходимо, откуда, по-твоему, они детей берут?»

«Все они ходят к мужчинам, которые живут неподалеку от нашей деревни. Когда Бехуи хочет еще одного ребенка, она всегда идет к одному и тому же Рыжему с Красного холма, а Садне встречается с Хромым с Речной заводи. Они хорошо знают этих мужчин. Нет, матери „на охоту“ не ходят».

На сей раз она была права, и я это поняла, но все равно продолжала настаивать: «Ну хорошо, ты ведь тоже знаешь Хромого с Речной заводи, так почему бы тебе не пойти к нему? Тебе что, секс вообще не нужен? Миджи вот говорит, что она только об этом и думает».

«Миджи шестнадцать, – холодно отрезала мать. – Заруби себе это на носу». И это у нее прозвучало не менее внушительно, чем у остальных матерей.

В течение всего моего детства мужчины оставались для меня тайной. Впрочем, этот вопрос меня тогда очень мало интересовал. Да, о них повествовалось во многих историях Эпохи до Начала Времен, да и девчонки из нашего Певческого Круга частенько болтали о них. Но самих их я видела очень редко. Однако, когда я начала входить в возраст, я стала замечать их мельком брошенные на меня взгляды с околицы Круга. И все же ни один из них не приходил в деревню. Летом, когда Хромой с Речной заводи соскучится по Садне, он придет за ней. Но он не войдет в деревню и не станет прятаться в кустах, чтобы его не приняли за чужого и не закидали камнями, нет – он выйдет на вершину холма неподалеку, чтобы все видели, кто пришел, и начнет петь. Дочки тетушки Садне Хиуру и Дисду рассказывали мне, что их мать нашла Хромого, когда «пошла охотиться» в самый первый раз, и с тех пор не знала больше ни одного мужчины.