Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)

Болл сидел неподвижно. Шевелилась только рука на клавишах пульта. Шея медленно багровела.

– Запуск агрегатов намечаем на завтра. Агрегаты в порядке – просто в раструбах аквалюмов поселились спруты. Будем ставить решетки. Два из пяти андробатов серьезно повреждены, требуется полная замена… Самочувствие хорошее, продолжаем работу. Прием.

Длительная пауза. Динамики потрескивали разрядами атмосферных помех. Наконец дрогнувший голос Дуговского:

– Это был один из лучших гидрокомбистов нашего института, ребята… Гордость глубоководного сектора. Я до сегодняшнего дня не верил… Как это произошло?

– Он погиб, выполняя свой долг! – выпалил я напрямую, пренебрегая правилами радиоэтикета. – Мы искренне соболезнуем вам и разделяем ваши чувства. Мы продолжаем работу, которую он не успел завершить. Кстати, запросите агентства воздушных сообщений: когда и по какой причине на акватории нашего квадрата затонул эйратер «Ладога» под номером… – я дернул Болла за рукав и назвал номер. Болл утвердительно кивнул. – А также как можно подробнее выясните: откуда, куда и с какой целью совершала «Ладога» этот спецрейс. Прием.

– Ваш запрос записан и принят к срочному исполнению.

– Послушайте, шеф, вы не подскажете нам, что такое «сенсолинг»?

– Повторите.

Я повторил. И еще раз – по буквам польскими именами.

– Впервые слышу… Отправим дополнительный запрос, если не удастся найти в энциклопедических словарях нашей фильмотеки.

– С нетерпением ждем на вашей волне ответ на запрос. Соболев, Болл. Конец передачи.

– Сделаю все, что возможно. Конец передачи.

Я отдал микрофон.

– Шеф опять ничего не спросил, – проговорил Болл, почесывая переносицу микрофоном.

– На то он и шеф… – ответил я, прикинув, сколько времени понадобится Дуговскому на связь с центральными аэроагентствами материков. Выходило в лучшем случае около часа. – На то он и шеф, чтобы не тратить время на пустую болтовню в эфире… И знаешь что, Свен, мне кажется, прозрачный куб той штуковины на эйратере похож на аквариум. А все это вместе с полусферами и ящиком, набитым электронными приборами, – какой-то хитроумный контейнер для перевозки спрута.

– Спрута?! – Ошарашенный Болл нервно глотнул что-то мешавшее в горле.

– Ну да. Не взрослого, конечно, – юного. Может быть, новорожденного. Вспомни: возрасты затонувшего эйратера и этого кальмара мы нашли примерно одинаковыми.

Болл вздохнул с облегчением.

– Нет, – сказал он. – Мы же выяснили: ни одна научно-исследовательская организация…

– Погоди, – перебил я, – бионетики могли не знать, что имеют дело с детенышем гиганта-архитевтиса. Насколько мне известно, существует несколько видов этого рода, а многие из них отнюдь не гиганты. Но это во-первых…

– А во-вторых, – продолжал Болл, – поступившие от Дуговского сведения могут оказаться неполными. Так?

– Верно.

– Тогда мне остается привести другой, я думаю, более веский довод. Прозрачный куб мало похож на аквариум для транспортировки спрута.

– Почему?

– Головоногие, Грэг, очень чувствительны к химическому составу морской воды, к изменению ее газонасыщенности, температуры.

– Понимаю. Но может быть, белые сосочки внутри полусферы и есть следящие датчики? Они ведь все соединяются с приборным ящиком спиральками проводов.

– Не слишком ли много для таких не очень мудреных замеров? Но дело даже не в этом. Я не видел ничего похожего на трубопроводную арматуру для обновления воды. Нет емкостей и насосов. Это все что угодно, Грэг, только не аквариум.

Ну что ж, доводы веские. Он прав: это, очевидно, не аквариум. Это – картофелеуборочный комбайн, станок для печатанья фальшивых денег, электромузыкальный автомат. Или – ближе к истине – сенсолинг. Но почему мне кажется знакомым это странное, верткое, неуловимое в памяти слово?..

«Ти-ти-та… – внезапно и громко запищала морзянка. – Ти-та-та-ти-ти…» Я с изумлением поднял глаза на динамики. Но Болл догадался сразу – смотрел, не мигая, в сторону акварина.

– Грэг, это он, – произнес хрипло, вполголоса. – Почерк его.

По стеклу скользило на приплюснутых присосках щупальце…

Я шагнул к пульту и рванул рукоятку рубильника. Салон мгновенно погрузился в густую мягкую тьму. Морзянка умолкла. Во мраке бесстрастно сверкали квадратики пультовой сигнализации. Я на секунду включил освещение, выключил опять. И так несколько раз. Потом оставил рубильник включенным и бросился к акварину. За стеклом метался кальмар.

Именно метался – точнее не скажешь! Уплывал, возвращался, беспокойно рыскал в воде, будто разыскивал что-то потерянное, и вдруг с непонятной, пугающей яростью бросался на акварин, облепляя поверхность стекла эластичными чашками присосок. Отскакивал, судорожно выгибая щупальца дугой. При этом быстро и хаотично менял окраску тела в невероятно широком диапазоне светло-оранжевых и буро-красных тонов.

– Он чем-то страшно возбужден, – сказал Болл. И не то спросил, не то предположил: – Уж не твоей ли сигнализацией, Грэг?..

Постепенно спрут успокоился, начал бледнеть. Одним из щупалец присосался к стенке бункера, остальные безвольно свесил вниз. Теперь он стал бесцветным и полупрозрачным, как матовое стекло. В центре туловища смутно обозначилось пятно чернильного мешка.

– Свен, – сказал я, – окажи мне любезность: сходи, пожалуйста, в инструментальую кладовую и принеси глицерин.

Болл взглянул на меня исподлобья, внимательно. Спросил:

– Может быть, скажешь – зачем?

– Скажу. Мне пришла в голову мысль попробовать обменяться с кальмаром кое-какой информацией.

– Странная мысль…

Не знаю, достаточно ли она странная для того, чтобы оказаться еще и счастливой. Однако попробовать стоит…

– Кстати, захвати там какую-нибудь неглубокую, но широкую посудину. А я пока подготовлю все остальное.

Пожав плечами, Болл ушел из салона.

Я вынул из шкафа черный свитер и принялся резать его на полоски, не забывая поглядывать в акварин. Погоди, мой хороший, не уплывай! Ты мне нужен сейчас для одного отчаянного эксперимента…

Вернулся Болл. Принес бутыль глицерина и кювету для промывки мелких механических деталей. Стоял – руки в карманы – и молча смотрел на растерзанный свитер. Я вылил глицерин в кювету и бросил туда же нарезанные лоскуты. Руки дрожали от возбуждения.

Внезапно Болл сорвался с места, бросился к пульту. Щелкнул рубильником. Свет за стеклом акварина угас. Болл приволок длинный цилиндрический футляр и вынул из него рулон белой бумаги. Понял…

Я выловил из кюветы две черные, пропитанные маслянистой жидкостью полоски и выложил на стекле акварина первую букву. Примитивно, конечно, но что поделаешь – некогда. Завтра придумаем способ общения посовременнее… А, черт, в спешке забыл, что надпись следует делать прямую, с той стороны акварина она, будет выглядеть так, как удобно кальмару: наоборот.