Александр Денисов - Гексаграмма № 63

Пройдя длинным коридором коммуналки, тихим и гулким, Муравей толкнул незапертую дверь комнаты и опустился на табурет. Когда-то отец говорил, что в старости время замедляется – все делаешь очень медленно, неторопливо. Голод – это старость. От него тоже все неимоверно замедляется. И если сначала хочется есть, ужасно хочется есть, то потом голод сменяется желанием спать, дремать в самых неподходящих для этого местах, например, в очереди за хлебом. Но в конце концов уже не хочется ни есть, ни спать.

– У вас много книг, – сказал незнакомец, и Муравей поднял упавшую было на грудь голову. – Вы, наверное, много читаете?

– Что… вы… здесь… делаете? – Слова давались с трудом. Как будто совершаешь тяжелую работу. Но дремота слегка рассеялась, и Муравей даже почувствовал нечто вроде благодарности к бесцеремонному посетителю.

– Смотрю книги, – незнакомец продемонстрировал томик. – «Мельмот Скиталец». Не читали?

Где-то между томиками изданий Academia были втиснуты тощие научно-популярные брошюрки за авторством Н. Н. Муравья.

– Читал…

– Тем лучше! – обрадованно воскликнул незнакомец, звук сытого голоса наполнил комнату и, не уместившись в ней, прокатился по коридору.

Муравей даже поежился, настолько голос был сыт. В животе заболело. Ему давно казалось, что его тело перешло на самопоедание. Пока толстый сохнет, худой сдохнет… кто говорил эту присказку? Голод опроверг ее. Толстые умерли первыми. А тощий Муравей жив до сих пор.

– Дело в том, что я – Мельмот, – сказал незнакомец. – И как полагается Мельмоту, у меня к вам предложение. Предложение, от которого вы не откажетесь.

Муравей закрыл глаза. Как ему показалось – ненадолго. На мгновение. Но его тут же затрясли за плечо.

– Вам нельзя спать, – сказал незнакомец, назвавшийся Мельмотом. – Вы в критическом состоянии от недоедания. Вы напрасно отдали хлеб той девочке… хотя, если бы вы этого не сделали, я не смог здесь оказаться.

– Предложение… – вспомнил Муравей. – Хотите… дать… мне… поесть?

– Нет, – Мельмот рассмеялся, – нет, ну что вы. Я дам вам гораздо большее. Вечность! Вы желаете Вечность?

– Не… понимаю…

Мельмот присел перед ним на корточки, положил горячие ладони ему на колени и заглянул в глаза:

– Вечность, которая зовет вас. Вы слышите ее зов?

В последующие дни ничего толком мы про Николая Николаевича не выяснили. Ну, ходит человек в магазин. Сначала в молочный, потом в булочную, затем в «Спорттовары», заглядывает в киоск, газеты покупает, журналы. Что необычного? Да к тому же между мной и Мишкой черная кошка пробежала. У нас такое бывает. Будто устаем друг от друга и на какое-то время расходимся. Потом опять сходимся, не разлей вода.

И тут случилось такое, что всю кашу и заварило. Николай Николаевич познакомился с Мишкиным отцом.

– Он к нам приходил! – выпалил Мишка с порога, как только я открыл дверь на его длинный звонок. Есть у него дурная привычка – держать палец на звонке, пока не откроют. Соседи ругались, но Мишке все нипочем.

– Кто? – зевнул я. Полночи читал, поэтому не выспался. Даже забыл про черную кошку, что между нами пробежала.

– Николай Николаевич, – сказал Мишка.

Я пожал плечами – приходил и приходил. Честно говоря, и думать о нем забыл. Это Мишка у нас мастер выдумывать. До сих пор содрогаюсь, вспоминая, как мы с ним на даче кашу варили. А уж как собаку в чемодане везли…

– Ну, – говорю, – и на здоровье, – а сам зеваю, не могу удержаться, томиком Бальзака рот прикрываю.

– Ух-то, – говорит Мишка, – Бальзак! Человеческая комедия. Как ты сквозь это продираешься?

Не то чтобы Мишку это удивило, он и сам не такое читает – Кафку там, Хемингуэя, благо библиотека у родителей огромная, а деду как участнику Гражданской подписные издания дают, да такие, от которых у меня слюнки текут. Мишка теми изданиями, конечно же, делится, не то что некоторые, которые даже листочки к книжным шкафам кнопят: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом». Где такое увидишь, сразу хочется развернуться на пороге и уйти. А в общем, мириться Мишка пришел, вот и все дела.

Помирились.

– Завтра вечером давай ко мне, – сказал Мишка. – Этот Николай Николаевич опять к нам придет, может, что и разузнаем.

– Завтра вечером «Кабачок «Тринадцать стульев», – заикнулся было я, но Мишка так посмотрел, что я пошел на попятную. – А что у него за дела к отцу твоему?

– Как я понял, – Мишка запнулся и слегка покраснел, из чего я догадался, что он подслушивал разговор отца и нового соседа, – как я понял, они хотят о времени поговорить.

Дорога была древней. Бетон потрескался, из трещин росла трава, а кое-где пробились и деревца. За плотными зарослями кустов по обочинам виднелись поля, покрытые столь густыми травами, что казалось – сойди с дороги и увязнешь в ней, в непроходимой, жаркой чащобе, обители оглушительно стрекочущих кузнечиков, порхающих бабочек и натужно гудящих пчел.

Муравей помнил – здесь когда-то был город. Если приглядеться, еще можно заметить светлые проплешины фундаментов, сплошь оплетенные березкой фонари, остатки кирпичных стен. Он поправил котомку, вытер со лба пот, заливающий глаза, и двинулся дальше, пытаясь вспомнить – как назывался город и что в нем имелось прекрасного.

Синеву неба изредка прорезали всполохи – инфосфера еще жила какой-то своей жизнью, продолжая накапливать информацию, закачивая ее в вакуумные концентраторы. Которые наверняка потеряли большую часть емкости и превращали информацию в шум таких вот вспышек. Ночью они походили на северное сияние, которое в здешних широтах никто не видел с тех пор, как сместилась ось вращения планеты.

Следовало давно свериться с картой, но останавливаться не хотелось. Да и другой дороги не имелось. Вот уже неделя, как он сошел с упругой поверхности самодвижущейся, вернее – когда-то самодвижущейся дороги и ступил на бетонку, а сворачивать с нее некуда. Муравей надеялся, что ему правильно все объяснили, а он правильно все понял. Кафе потому и называлось придорожным, что стояло у дороги. И миновать его невозможно.

Когда солнце почти закатилось за горизонт – красный распухший шар, Муравей увидел дом. Добротный деревянный дом с открытой верандой и столиками. Окна светились уютом, и он прибавил шаг. Поднялся по широким деревянным ступенькам, облюбовал местечко и опустился на стул, положив на другой котомку. Дверь распахнулась, выпустив всполох теплого света.

– Добрый вечер, путник, – женский мягкий голос.

– И вам добрый вечер, – сказал Муравей. – Не возражаете, если я немного посижу?

Темная фигура обрела объем, цвет и даже запах. Запах свежесваренного кофе.