Питер Уоттс - Эхопраксия

«Вредоносная кровь» совсем не случайно имела сходство с эктопической фибродисплазией. В динамике заражений «Проклятием Беовульфа» — экзотическим светящимся грибком, пожирающим плоть эльфов, — крылось жутковатое родство с некротическим фасцитом. Ковры-самолеты и магические порталы совпадали с картой реальных авиалиний и таможен: верховные маги повторяли поведение элиты из верхних эшелонов власти с личными реактивными самолетами и неограниченным лимитом по выбросу углерода. Уже целое поколение политику здравоохранения определяли мрачные фэнтезийные невзгоды клириков и монстров.

Получилось не слишком удачное совпадение: фракция реалистов из Перу сообразила, как хакнуть систему, ровно тогда, когда Дэн Брюкс и его веселая банда запустили симуляцию развивающихся инфекционных заболеваний в Латинской Америке. Никто не заметил взлома вовремя. Реалисты действовали тонко и параметров болезни не трогали: любые неожиданные изменения в уровне мутации или инфекционности тут же попали бы в статистические сводки. Вместо этого террористы подкорректировали внешний вид зараженных игроков согласно локациям и демографии. Некоторые жертвы выглядели чересчур больными, а другие — богатые игроки с золотом и летающими скакунами — чересчур здоровыми. Это ни на йоту не меняло биологию, зато человеческие реакции сдвигало чуть влево. Следующие вспышки сдвинули их еще дальше.

Постепенно круги распространились из игрового пространства в отчеты, из отчетов — в политику. Ни система, ни исследователи не заметили крохотную лазейку в разработанных планах экстренных мер — пока шесть месяцев спустя кто-то не нашел подозрительную пустую пробирку в мусорке за детским садом «Счастливый кит». К тому времени новая модификация энцефалита уже проскользнула мимо алгоритмов неотложного реагирования, созданных Дэниэлом Брюксом, и собирала кровавую жатву от Бриджпорта до Филадельфии.

Челу Макдональд пережила ту эпидемию без единой царапины. Ее даже не было в зонах заражения: она находилась на другом конце света и растила свободный код рядом с девушкой своей мечты. Такие пары перестали быть редкостью — обычное дело с тех пор, как человечество научилось редактировать и мечты, и девушек. Родственные души теперь создавали по заказу: моногамные, преданные и невероятно страстные. Прежние поколения едва чувствовали такую любовь, прежде чем их пустые клятвы иссыхали в пожизненные сроки заключения или разбивались на месте, как только очарование увядало, глаза начинали смотреть в другую сторону, а гены возвращали себе законную власть.

Но такое пустое лицемерие было не для Макдональд и ей подобных. Они вырвали ложь из своих голов, перепаяли и искупили ее, превратили в радостную правду с пожизненным сроком гарантии. В этой субкультуре даже слегка вошел в моду непосредственный секс: по крайней мере до Брюкса доходили такие слухи.

Тогда он, конечно, ничего об этом не знал. Челу Макдональд была лишь именем в списке субподрядчиков; обезьянкой, нанятой растить код, над которым академики корпеть не хотели. Брюкс узнал о ней в самом конце: небольшой кровавый шлейф резни.

Не было никакого заговора. Никого не бросили на растерзание волкам. Но у академиков имелись деканы, директора и крутые пиарщики, которые все держали в секрете и не позволили этому фиаско замарать доброе имя уважаемых учреждений. А Челу Макдональд никто прикрывать не стал. Когда страсти улеглись, и следствие закончилось, когда все положенные задницы прикрыли, а кому надо обеспечили алиби, в перекрестье прицела осталась она — одна-одинешенька с хакнутым кодом, капающим с пальцев.

Может, ее нашла Ракши. Челу уставилась с отвисшей челюстью в потолок, после того как обезумевший от горя родственник решил, что наказание должно быть равным преступлению. Модификация своих жертв не убивала, она выжигала их и шла дальше. Можно сказать, что все заканчивалось, когда прекращались конвульсии, и не оставалось ничего, кроме растительной жизни.

Потом даже нашли парня, который это сделал: он лежал мертвый прямо в центре мини-вспышки, сошедшей на нет из-за карантина. Очевидно, он где-то допустил ошибку. Но Ракши все еще охотилась (именно это слово она использовала). Не смогла отомстить тому, кто спустил курок, и принялась искать оружейника. Весь ее кипящий гнев. Множество часов, проведенных за тралением Быстронета. Имплантированная идеальная любовь, сначала превратившаяся в горе, а затем в ярость. Громкие угрозы и бормотания сквозь зубы про охоту на мертвецов, долги и «Один урод будет кишки жрать когда я до него доберусь».

Ракши Сенгупта еще об этом не знала, но она искала старину Брюкса.

Она стояла у входа в его палатку.

— Таракан. У меня есть кое-что для тебя.

Дэн попытался прочесть выражение в ее глазах, но Ракши, как обычно, их отвела. Он попытался распознать язык ее тела, но тот всегда был для него шифром.

Дэн постарался говорить без опаски:

— И что там у тебя?

— Просто смотри, — она открыла окошко на ближайшей переборке.

«Она не знает. Не может знать. Ей надо посмотреть тебе в глаза для этого…»

— На что ты смотришь вообще?

— Не… на что. Просто…

— На окно смотри.

«Мне жаль, — подумал он. — Господи, как мне жаль». Брюкс с трудом перевел взгляд на переборку, на диагностическое кресло, стоявшее перед плоским экраном. Там сияла тропическая саванна, озаренная грязно-желтым светом увядающего вечера («Африка», — предположил Брюкс, хотя характерных животных в кадре не было). Вид со всех сторон обрамляла телеметрия: ленты сердцебиения, дыхания, гальваника кожи. Слева мерцал прозрачный скан мозга, его терзало сверкание нейронов, вспыхивающих в реальном времени.

В кресле кто-то сидел, но из-за спинки его не было видно. Над мягким подголовником торчала голова, обернутая в сверхпроводниковую паутину томоматрицы.

В камеру попал подлокотник: на нем лежала рука. Остальная часть человека существовала только в воображении. Фрагменты тела почти потерялись среди ярких освежеванных графиков идущего от него электричества.

Сенгупта покачала пальцем: статичный кадр задвигался. Хронометр принялся отмерять время, секунду за секундой: 03/05/2090 — 09:15:25.

— Что ты видишь? — Говорила не Сенгупта. Кто-то на видео, за сценой.

— Луг, — сказал человек в кресле. Его лицо по-прежнему было скрыто, но голос Брюкс узнал сразу.

Валери.

Трава растворилась в штормовых волнах, желтоватое небо отвердело до зимней синевы. Горизонт не сменил позицию — рассекал картину прямо посередине кадра. В саундтреке что-то постукивало, словно ногтями по пластику.

— Что ты видишь?

— Океан. Приарктический Тихий океан. Курильское течение, начало фев…