Сергей Калашников - Внизу наш дом - второй вариант

Одним словом, как-то не о том меня спрашивали. А потом вдруг и это прекратилось - словно забыли. Но в конце октября приехал к нам в аэроклуб "инок" Вертелин, одетый в форму со знаками различия лейтенанта.

- В общем, Шурик, выводы о тебе сделали, - сказал он прямо от порога. - И решения приняли. Ты действительно тот, за кого себя выдаёшь. Поэтому вашим контактам с Николаем Поликарповым мешать не станем. Более того - даже поспособствуем. Билет тебе купим, гостиничный номер оплатим, но все беседы должны проходить под стенограмму и в присутствии охраны. Ты - человек взрослый - должен понимать и способствовать нашим сотрудникам. И, да, я не Вертелин, а Конарев Игнат Кузьмич.

- А Крутилин?

- До него тебе нет дела. Он теперь занимается другими вопросами. А вот стенографистка будет та же самая.

- Кстати! - поняв, что наконец-то разговариваю с адекватным мужиком, обрадовался я. - Спасибо, что тогда пригласили на встречу Валерия Павловича.

- Это не я. Крутилин решил, что мнение лётчика-испытателя из ЦКБ будет не лишним.

- И каково же это мнение, если не секрет?

- Какой там секрет! Оба в один голос кричат, что ты действительно отличный специалист. Другие наши товарищи, ознакомившиеся с эскизами, которые ты отправлял Поликарпову, с этой точкой зрения согласны. За винты изменяемого шага уже посадили профильный коллектив.

- Куда посадили? - охнул я. - На какой срок?

- Да за кульманы посадили и за расчёты.

Начальник аэроклуба отпустил меня на отдых только в начале ноября. Раньше не мог потому, что нужно было постоянно обслуживать технику - полёты осенью шли интенсивно, так что я и сам не особо настаивал. А как погода испортилась, и начались дожди - тут и вырвался.

Мусенька взялась провожать меня до самого поезда, и отказать ей в этом я не посмел. Даже не стал спрашивать о том, как же занятия в школе? На вокзале встретились с "инокиней Надеждой" - она была в партикулярном платье и выглядела сногсшибательно. Подруга моя, вручая мне холщовую сумочку с дорожной снедью, косилась на "соперницу", поджимая губы - верный признак, что встревожена. Особенно встревожена потому, что мы явно знакомы, и ещё стенографистка обращалась со мной не как с ребёнком, а на равных.

- Ты обязательно вернёшься? - спросила моя хорошая на прощание.

- А куда я денусь, - ответил я легкомысленно и полез в вагон. Ни обнимать радость свою, ни целовать в вокзальном многолюдье не стал - мы же внешне дети. Мусенька, кстати, не только внешне - она, и правда, совсем ребёнок.

Надежду провожал Конарев. Тот самый, который бывший Вертелин. И ещё мама - интеллигентная женщина средних лет в военной форме со знаками различия медицинской службы и шпалой в петлице.

В дороге ничего примечательного не произошло - в мягких вагонах купе на двоих, поэтому нам никто не мешал - я рассказывал об обороне Одессы и оставлении её осенью первого года войны. Наденька исписала несколько блокнотов.

- Считаю, что вывод войск из города был ошибкой, - твердил я раз за разом. - Бытовало мнение, что вывезенные из Одессы части требовались для защиты Крыма, но теперь-то известно, что это не удалось. А окруженные дивизии, засевшие в крупном населённом пункте с неслабой промышленностью, способны, по меньшей мере, удерживать вдвое превосходящие силы противника.

- Ты же говорил, что не разбираешься в стратегии, - ухмыльнулась Наденька.

- Да я и не разбираюсь. Но, знаешь, как было обидно! С Одесских аэродромов можно запросто дотянуться до Румынских нефтяных районов. Бытовало мнение, что фашисты имели основное направление именно на Баку - к нашей нефти. А все остальные удары планировались как вспомогательные. Ну, там на Питер, Москву. Чисто, чтобы отвлечь основные силы. Но потом немного подкорректировали план, потому что в Одесском военном округе наши генералы успели в ночь нападения разогнать авиацию по запасным аэродромам и сохранили её от уничтожения в результате внезапной бомбардировки.

Потом эта авиация бомбила переправы через Прут, чем сдерживала наступление несколько дней - вот и вышло отставание от продвижения в центре и на севере. Опять же румынские части пожиже Вермахта - поэтому и получилось поначалу, что нашим удалось некоторое время сдерживать натиск неприятеля. От этого удар в южном направлении выглядел не как основной. Думаю, поэтому наши и ошиблись. А ведь стремительный прорыв к Запорожью должен был проявить истинные намерения немецкого командования. Конечно, в Белоруссии, на Украине и в Прибалтике обстановка в тот период выглядела катастрофической, можно сказать, пугающей, - я вздохнул и огорчённо махнул рукой. - Понимаю, что это взгляд слабоинформированного дилетанта, что выводы мои сомнительны, но ничего с собой поделать не могу. Ты уж там пометь в своих записях, что сомневаюсь я в том, что сказал, и что мне вообще не стоит касаться подобных тем - а то я всех запутаю, потому что знаю об этих вещах только из газет да политинформаций. Или, как об этом в частях мужики судачили.

Вот так мы и доехали, беседуя под стенограмму.

***

В Москве нас встречал всё тот же Конарев, что и провожал в Одессе.

- В другом вагоне ехал, - ответил он на мой вопрос раньше, чем я успел его задать. - Не мог же я пропустить разговора с Поликарповым. Кстати, Чкалов тоже будет - он не последний человек в нашей авиации, а расширять круг людей, посвящённых в курс дела, руководство считает преждевременным.

Потом мы поехали за город на скромную дачу. Меня поселили в комнате, куда выходил тёплый бок печки. Тут, кроме кровати, под которую я задвинул свой фанерный чемоданчик, были письменный стол и книжный шкаф, где лежала стопка чистой бумаги, стояла чернильница-непроливашка и из стаканчика торчали перьевые ручки и карандаши. На дворе было сыро и промозгло. Листья с деревьев уже падали вовсю и лежали на земле шуршащим слоем.

За углом сарая отыскался турник, а вдоль забора внутри изгороди проходила тропинка. По ней я и пробежался, а потом размялся, как следует. К ужину меня позвали, когда стемнело. Накормили нас сытно - и мясо было, и яйца, и сливочное масло. Посуда тонкого фарфора, начищенные вилки, крахмальные салфетки. Мне даже неудобно стало за свои руки с въевшимся под кожу машинным маслом и, пусть и чистый, но застиранный технический комбинезон.

Да, с гардеробом дела у меня обстояли скорбно. Деньги-то я тратил, сами знаете на что. Остатков хватало только на носки и черные сатиновые трусы. Да несколько рубашек мне подарила Мусенька - сама сшила. А в остальном, носил я то, что выдавалось в аэроклубе в качестве спецодежды.

***

Мы сидим в теплой светлой комнате за круглым столом. Мы - это ваш покорный слуга, стенографистка Надежда со своим блокнотом, Конарев, Поликарпов и Чкалов. Как я понял, Николай Николаевич официально считается расконвоированным осуждённым. То есть он как бы и свободный человек, и, в то же время нет. Какое-то подвешенное у него состояние.