Джон Толкиен - Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма

Тогда рыдали так же, как ныне,

и в струнах арф отдаются стоны.

Нагнись, Тотта! Надобно тело

унесть отсюда. Возьмись сзади

и поднимай его осторожно.

Еще немного... Вот так-то лучше.

Медленно движутся прочь.

Тортхельм.

Даже мертвый, он будет нам дорог,

пусть изрублен, пусть изувечен.

Голос Тортхельма опять начинает звучать распевно.

В траур оденьтесь, англы и саксы,

от границ моря до границ леса!

Пал оплот наш, и плачут жены,

огонь пылает, и пышет пламя

костром сигнальным. Курган насыпьте,

заройте в землю славные кости,

сложите доспехи его в могилу,

золотой панцирь и меч со шлемом,

убор богатый и украшенья,

все, чем владел сей вождь величайший,

благороднейший из благородных,

спорый в помощи, пылкий в дружбе,

справедливый отец народа.

Славы искал он - и стяжал славу;

курган его пребудет зеленым,

покуда не дрогнут устои мира,

пока существует скорбь на свете,

и свет не сгинул, и слышно слово.

Тидвальд.

Изрядно спето, сказитель Тотта!

Трудился до петухов, должно быть,

покуда мудрые мирно дремлют,

без сна лежал, словеса сплетая.

Но я бы выспался, будь я Тотта,

и дал бы мрачным раздумьям отдых.

Мы христиане, хоть крест и тяжек;

Бьортнота несем мы - не Беовульфа.

Костер ему не пристал погребальный,

и не воздвигнут ему кургана,

а золото отдадут аббату:

пускай оплачут вождя монахи

и мессу за упокой отслужат!

Чернецы ученой латынью

в путь последний его проводят,

коль мы домой сумеем добраться

долга дорога, а груз нелегок!

Тортхельм.

Труп тянет книзу. Дай передышку!

Спина разбита, дыханье сперло!

Тидвальд.

Когда бы меньше словес ты тратил

и дело спорилось бы лучше.

Крепись! Уж близко. Давай-ка, Тотта,

берись опять - и ступай, да в ногу:

так будет легче.

Тортхельм неожиданно останавливается.

Да что ты - спятил?

Опять споткнулся?

Тортхельм.

Во имя Божье,

смотри скорее!

Тидвальд.

Куда, приятель?

Тортхельм.

Сюда, налево! Там тень крадется

она темней, чем на небе тучи!

Их две! Должно быть, то тролли, Тида!

А, может, призраки из преисподней:

они ползут, к земле припадая,

и мерзкими шарят во мгле руками.

Тидвальд.

Неведомые ночные тени

вот все, что я вижу. Пускай поближе

они подкрадутся - тогда и посмотрим.

Уж не колдун ли ты, коли взглядом

творишь в туманной тьме привиденья

из смертных людей?

Тортхельм.

Чу! Ты слышишь, Тида?

Из тьмы голоса донеслись глухие

смеются, шепчут, бормочут, блеют...

Уже близко!

Тидвальд.

Теперь слышу.

Тортхельм.

Спрячь свет!

Тидвальд.

Тихо! А ну, живо,

ложись близ тела и жди молча!

Ни слова больше! Шаги все ближе!

Оба прижимаются к земле. Кто-то крадучись приближается. Подпустив неизвестных поближе, Тидвальд внезапно выпрямляется и громко восклицает:

Привет, братцы! Вы припозднились,

коль ищете битвы; но так и быть уж,

будет вам битва, и по дешевке!

В темноте слышен звук борьбы. Крик. Высокий, пронзительный голос Тортхельма:

Тортхельм.

Ты, грязный боров! На, угостись-ка!

Давись добычей своей! Эй, Тида!

Готов голубчик: гнусных дел боле

творить не станет. Искал мечей он

и на острие меча наткнулся.

Тидвальд.

Упырь убит! Удальцу дивлюсь я.

Уж не дарует ли удачу

меч Бьортнота? Вытри от крови

славный клинок, и остынь маленько!

Не для того этот меч ковали.

Слишком щедр ты. Щелчка в затылок

да пинка за глаза хватило б.

Жаль мараться! Их жизнь презренна,

но и подонка б зря не убил я,

а убил - не хвалился б. Трупов

здесь достаточно. Будь он даном,

дело иное; тогда тебя я

сам похвалил бы. А псов поганых,

нечисти гнусной, падали грязной

всюду немало; я ненавижу

всех их - будь он язычник, будь он

окроплен святою водицей.

Ада отродья, дьявола дети!

Тортхельм.

Даны?! Довольно спорить! Скорее!

Как мог забыть я о прочих? Знамо,

неподалеку они таятся,

зло замышляя. Эти звери

нападут на нас из засады,

если услышат!

Тидвальд.

Мой храбрый мальчик,

это были не северяне;

северян тут уж не сыщешь.

Сыты сечей и кровью пьяны,

доверху нагрузив добычей

лодки, в Ипсвиче пьют они пиво,

идут на Лондон в ладьях своих длинных,

пьют здравье Тора, в вине тоску топят,

обречены аду. Эти же - просто

оборванцы, и люд ничейный:

обирают они убитых

промысел, проклятый Вышним Небом,

мерзко и молвить. Почто дрожишь ты?

Тортхельм.

В путь! Прости мне, Христе, и призри

свыше на подлое наше время!

Громоздит оно горы трупов,

неоплаканных, неотпетых,

а людей, что в нужде и страхе

пропитания тщетно ищут,

превращает в волков отпетых,

чтобы, совесть и стыд забывши,

обирали окоченелых

мертвецов. Мерзкое дело!

Глянь-ка, Тида, на тень в тумане:

третий вор собирает с трупов

подать себе на поживу. Просто

будет прикончить его.

Тидвальд.

Не стоит:

с пути собьемся. Сегодня ночью

мы блуждали уже довольно.

Одинокий, он не опасен.

Приподнимай осторожней тело

двинемся.

Тортхельм.

Но куда пойдем мы?

Тьма всюду, и трудно будет

выйти к телеге.

Некоторое время бредут молча.

Осторожней!

Обрыв! Отойдем от края. В омут

сверзишься - скорую смерть схлопочешь:

быстро здесь бежит Блэкуотер.

Как болваны бы захлебнулись!

Тидвальд.

Мы у брода; телега близко,

так что мужайся, мальчик. Маленько

пронесем еще - и почти что

половину, считай, стряхнули

с плеч работы.

Проходят еще немного.

О Боже правый,

клянусь головой Эдмунда - владыка

тяжеленек, хоть головы и нету

на плечах его. Положи-ка

тело на землю - телега рядом.

Чай, вокруг уже все утихло;

без помех мы поднимем кружки

за упокой души его. Пряным

пивом нас угощал он! Крепко

прошибало, помню! Струится

пот по лицу; погодим немного.

Добрый эль.

Тортхельм (после паузы).

Я понять не в силах,

как они одолели броды

без долгой драки: следов сраженья

я не вижу. Врагов убитых

груды здесь должны громоздиться.

Тидвальд.

В том-то и дело; увы, друже,

в Мэлдоне ходит молва, что в этом

сам владыка повинен. Властен

был он, горд и горяч, но гордость

подвела его, а горячность

погубила, и только доблесть

восхвалять нам теперь осталось.

Даром броды он отдал - думал,

песни будут петь менестрели

про его благородство. Быть так

не должно было; бесполезно

благородство, когда валит

враг по броду, а в луках стрелы

ждут, невыпущенные, и в силе

уступают саксы - пусть меч их

яростнее языческих... Что же

судьбу пытал он, и смерть принял.