Павел Комарницкий - Хозяин Вселенной

Теперь я хлопаю глазами много интенсивнее, чем любая кукла Барби. Я? Цанга? Да он же старше меня в разы…

«Дело не в том, кто старше. Дело в том, кто ведёт. На острие окажешься ты, Рома, тебе и командовать. Как оно будет дальше, покажет время. А сейчас я тебя прошу. Возьмёшь?»

Я улыбаюсь так широко, как это позволяет мой ангельский ротик.

— Неужто думаешь, что откажусь?

— Спасибо, — Цанг улыбается в ответ. — Тогда предлагаю план: поскольку я не под судом и вообще не являюсь вашим гражданином, то я и проверну всю эту аварию. Таким образом у вашего Верховного суда не будет поводов обвинить тебя в совершении… Как, одобряешь?

Я улыбаюсь широко и блаженно. Да, теперь Верховному суду придётся туго.

«По данному запросу никакой информации не обнаружено».

Я в сердцах гашу виртуальный экран. Да уж… Похоже, информация по Оплоту Истинного Разума не намного более обильна, чем о полулегендарных сидхэ. Или это я тупой. Сумели же наши аналитики извлечь кучу полезной информации из моих бессвязных видений… По одному виду светила, увиденного глазами чужеродного существа в моей трансляции, определили размер того светила, диаметр планеты, скорость обращения… да массу всего. Вплоть до климата. А мне, похоже, требуется прямой и честный ответ — каков процент «зелёных», способных усвоить нормальный (ангельский в смысле) образ мышления, и каковы их номера… Определённо в аналитическом отделе меня бы погнали. Впрочем, меня и тут погнали… И в миссионеры теперь не возьмут, точно. И даже в ликвидаторы. Как пособника врагов. Вот разве что в службу очистки пресных водоёмов…

Я встряхиваю крыльями. Нет, ребята. Не пойду я в службу очистки этих самых водоёмов. И уж подавно не пойду в ликвидаторы.

Ибо я хочу спасти их, этих маленьких и несчастных зелёных человечков. Спасти это пропащий мир и тем самым спасти свою прародину. Да, да! Потому как Истинно Разумные — это логическое завершение процессов, идущих на Земле. Та же болезнь, только гораздо более тяжкая и запущенная. Решив сложную задачу, более простую решим легко.

Я криво усмехаюсь. «Я хочу»… Как для начала насчёт решения самой первой задачки? Насчёт пригодных к сотрудничеству…

«Ау, любимый! Ты где?»

Меня будто обдаёт теплом костра. И исказить это не в состоянии никакой подавитель телепатии.

«Я здесь! Я так тебя жду!»

«Ждёшь? А в воздухе встретить родную жену слабо?» — шелестит бесплотный смех.

«Отнюдь! Уже!»

Я с шумом вылетаю из гнезда, начинаю энергично молотить крыльями, набирая высоту. Да где же, где?

«Да тут я!»

Она возникает из ниоткуда, паря в восходящем потоке, и солнце будто просвечивает её насквозь… Лучезарное моё виденье…

«Да, я такая! И даже ещё лучше!»

Её смех разносится по всему бескрайнему окоёму.

«А догони!»

«А догоню!»

Она ускользает стремительными зигзагами, но стряхнуть меня не удаётся — я твёрдо держусь вслед за ней, как приклеенный.

«Ого! А так?»

Ирочка совершает стремительный пируэт, ранее виденный мной только в воздушном балете — немыслимая смесь «мёртвой петли», «кобры Пугачёва» и чего-то совсем экзотического. Но я справляюсь и с этим.

«Ну, держись!»

Теперь Ирочка использует приём, который до сих пор срабатывал безотказно — крутейший подъём, только что не вертикаль. Разумеется, приём не особо изящный, тут всё решает сила маховых мышц… а ещё больше лишний вес. Я изо всех сил молочу крыльями. Свалюсь… Сейчас сорвусь в штопор…

Моя жена сваливается в штопор первая. Я лечу следом, но она даже не пытается возобновить игру. Мы садимся на полосу прибрежного пляжа, взвихрив тучу песка.

— Уфф! — Ирочка отдувается. — Сдаюсь, Рома.

Я обнимаю её, целую. Она прижимается ко мне, и я ощущаю, как сильно колотится её сердечко. Моё, впрочем, тоже. Вертикальный взлёт — самый тяжёлый режим полёта, серьёзное испытание даже для ангельского сердца.

— Раньше ты так не мог… — любимые глаза близко-близко.

— Я научился…

Ирочка проводит пальцем по моим рёбрам. Вздыхает.

— Всё проще, Рома. Ты похудел. Нет лишнего веса.

Я только хмыкаю. Это правда. Остров Шушенский как-то незаметно согнал с меня жирок, подкопленный за время размеренной семейной жизни. С обильным питанием…

— Шилка и Нерчинск не страшны теперь, — чуть улыбаюсь я. — Для лётных качеств, оказывается, это даже полезно.

Её рука соскальзывает с моих рёбер на живот… ниже… значительно ниже… Огромные глаза занимают всё поле зрения.

— А для других?

— Проверим?

— Притом здесь и сейчас!

— …Очень жаль, что ты не сможешь встретить Мауну сразу после операции.

Я горестно и тяжко вздыхаю. Жаль — не то слово… Всего-то ничего я пребываю в местах не столь отдалённых, и вот уже, пожалуйста… Такое важное событие в жизни ребёнка, а папы нет. Папа — зэк…

Мы лежим на прибрежном песке, крепко обнявшись.

— Ну ничего, — вздыхает Ирочка. — В следующий раз мы с ней вдвоём к тебе… Рома, я же вижу. Не заставляй меня читать твои скрытые мысли, а то от этого прибора у меня голова опухнет… Излагай словами, и поподробнее.

Я излагаю свои заботы и проблемы, она слушает внимательно и серьёзно, не перебивая.

— Вот так, — завершаю я. — А времени в обрез.

Ирочка смотрит задумчиво.

— Мне кажется, ты не там ищешь. Насколько известно, дети у них производятся… мерзость какая… на этих их «родильных заводах». А воспитание… нет, опять не тот термин… выращивание и селекция производятся в интернатах-казармах… да, «воспиталищах».

Она переводит взгляд на океан.

— Дети, Рома, это главное в любой цивилизации. Какое подрастающее поколение подрастёт, такой будет и вся цивилизация. Тут и есть ахиллесова пята.

Теперь уже я смотрю на неё задумчиво.

— Но это же очень долго. Дети… Когда-то они вырастут…

В её глазах протаивают такие знакомые смешинки, на сей раз весьма ироничные.

— А ты намерен превратить Оплот Истинного Разума в новый Рай уже в этом году?

Вместо ответа я изо всех сил обнимаю жену, целую.

«Ты самая умная у меня! Да больше, больше — ты просто мудрая!»

«А ещё я красивая и весёлая. А ещё… Что нужно сказать, Рома?»

— Я тебя люблю!

— Ну то-то!

«Папа! Папа!»

Бесплотный шелестящий зов звучит ниоткуда, и белый призрачный свет мутно сочится со всех сторон.

«Я здесь!»

Удар! Упругая оболочка отбрасывает меня назад холодно и бесстрастно. Как десять, сто, тысячу раз до того…

«Папа! Папа!»

«Я здесь!!»

Удар! И снова я отлетаю назад…

«Папа! Папа!»

«Я здесь, доча!!!»

Мой удар страшен. Никакая броня не в состоянии выдержать такого атомного удара. Но только не оболочка этого проклятого шара, холодная и упругая.