Джордж Р. Р. Мартин - Бегство охотника

— Почему ты стал копом? — спросил двойник чуть заплетающимся от усталости языком.

— Не знаю, — ответил Рамон. — Тогда это казалось мне разумным шагом. А ты — с чего ты стал геологом?

— Это лучше, чем работать в карьере, — отозвался тот. — И у меня неплохо получается. А потом, случается, что мне нужно уехать из города — ну, побыть одному, понимаешь?

— Правда? — спросил Рамон. Он тоже здорово наломался сегодня. День выдался тяжелым, да и предыдущие вряд ли были легче. Тело ощущало уютную сытость.

— Был один парень, — вдруг сказал двойник. — Мартин Касаус. Мы типа дружили одно время, понимаешь? Ну, когда я только прилетел сюда. Один из тех парней, что ошиваются при центрах трудоустройства, чтобы познакомиться с новичками, потому что никто из старых знакомых его не любит. — Двойник сплюнул в костер. — Называл себя траппером. Пожалуй, даже действительно иногда на кого-нибудь охотился. В общем, ему в башку втемяшилось, будто я хочу у него женщину отбить. Вовсе нет. Она, конечно, та еще похотливая сучка была. Но ему втемяшилось, будто я ему дорогу перешел.

Лианна. Рамон вспомнил ее в тот вечер в баре. Темно-красные обои цвета подсыхающей крови. Он подошел к ней, сел рядом. От нее все еще пахло кухней — горячим маслом, травами, раскаленным металлом, перцем чили. Он предложил угостить ее выпивкой. Лианна согласилась. Она взяла его за руку. Она держала себя с ним мягко. Довольно нерешительно. Он достаточно уже выпил к этому времени, чтобы голова слегка шла кругом. Мартиновы фантазии на ее счет — типа как он расстегивает ей блузку, как шепчет на ухо какие-то возбуждающие сальности, как просыпается у нее в постели — пьянили его не слабее бухла.

— Да мне на нее насрать было, — усмехнулся двойник. — Она работала кухаркой. Пухловатенькая такая. Наверное, на своей же стряпне и раздобрела. Но Мартин, мать его… Он по ней с ума сходил.

Лианна жила в том же доме — точнее, в пристройке, выращенной из дешевого хитина за кухней. В крошечной квартирке имелась маленькая ванная с душем, но ни малейшего намека на кухню. Диодная вывеска «LOS RANCHEROS» за окном заливала комнату неярким красноватым светом. Он раздел ее под звуки португальской музыки фадо из плеера; певец сокрушался по поводу любви, и утраты, и смерти — он словно воочию слышал сейчас эту песню. Красивая песня. Ночь была теплая, но Лианна все равно покрылась гусиной кожей. Ему запомнились ее руки. И бедра. И грудь. Поначалу она держалась очень застенчиво. Ей было неловко, что она привела его сюда. Но потом уже меньше. А потом от застенчивости не осталось и следа.

— В общем, Мартин вбил себе в голову, что я с ней трахался. Это при том, что сам он с ней не спал. За все время знакомства он с ней и дюжиной слов не обмолвился. Но вообразил, что влюблен в нее. Короче, он совсем обезумел. Бросился на меня со стальным крюком. Едва меня не убил.

Потом она уснула, а он все гладил ее волосы. Ему хотелось плакать, но он не мог. Даже сейчас, когда воспоминание в мозгу его едва ли уступало яркостью настоящему переживанию, Рамон так и не знал, почему это с ним происходило, какая смесь страсти и печали, одиночества и вины разбередила так его душу. Но наверняка и от того, что он, так получилось, предавал Мартина. Хотя и не только из-за этого. Лианна…

— В общем, когда я выздоровел немного, я и подумал, может, мне лучше подальше держаться от всего такого. Лавочка, в которой я тогда работал, как раз уже почти накрылась, и я последнюю получку свою отдал за подержанный фургон. И еще оборудования прикупил по дешевке у вдовы одного знакомого геолога. Так оно все и вышло.

— Ясно, — кивнул Рамон. — Ты с ней с тех пор виделся?

— С пухленькой кухаркой-то? Да нет. Чего былое ворошить?

Она храпела во сне — ну, не то чтобы храпела, а посапывала. Над кроватью у нее висел дешевый постер Деспегандской Девы: ярко-голубые глаза, светящиеся в темноте одежды. Рамону казалось, что он ее любит. Он писал ей письма, но удалял их, так и не нажав кнопку «ОТОСЛАТЬ». Он уже не помнил, чего он там писал. Интересно, а другой Рамон помнит это? Если нет, слова этих писем пропали безвозвратно.

Он много лет никому об этом не рассказывал. А если бы пришлось, рассказал бы точь-в-точь, как только что его двойник. Есть все-таки вещи, о которых другим не скажешь.

— Чего-то ты притих, — заметил тот. — Небось вспоминаешь эту… Кармину? Она тебе отставку дала, mi amigo. Это я по тому, как ты о ней говорил, понял.

В голосе его звучали явно издевательские нотки, и Рамон сознавал, что ступает на зыбкую почву, но удержаться от вопроса все-таки не смог:

— А ты? У тебя есть женщина?

— С кем потрахаться есть, — ответил тот. — Порой с катушек съезжает, но в общем ничего. В постели очень даже ничего.

Что ж, еще немножко надавить можно…

— Ты ее любишь?

Двойник как окаменел.

— Не твое дело, cabron, — произнес он совсем другим, жестким тоном.

Рамон позволил себе на мгновение встретиться с ним взглядом.

— Твоя правда, — хрипло сказал он. — Извини.

Без оскорблений можно и обойтись. Чуть на попятный, но так, чтобы это не вредило его образу твердокаменного копа. Уверенного в себе, однако не желающего уязвлять чужое самолюбие.

— Давай, что ли, на боковую? — произнес он, немного выждав. — Завтра нелегкий день.

— Угу, — без особого энтузиазма согласился двойник. — Конечно.

Но, как и надеялся Рамон, вопрос о той, кого он любил, больше не поднимался.

Они оттолкнули плот от берега ближе к полудню следующего дня; все утро прошло в последних приготовлениях и охоте (неудачной). На плоту сделалось еще теснее. Очаг разместили на корме — так, чтобы дежурный мог поддерживать огонь и одновременно править веслом. Шалаш вытянулся на всю длину плота вдоль одного борта. Плот из-за этого немного кренился набок, но размести Рамон шалаш по оси, рулевой не видел бы, что происходит прямо по курсу. Разумеется, обзор все равно ухудшился. Для равновесия Рамон пристроил на противоположном борту запас дров для очага — не слишком близко к краю, чтобы не намокли.

Рамон вывел плот на середину реки, где течение было быстрее, и остаток дня рулил. Двойник сидел у борта, забросив в воду леску с наживкой на крючке. Что ж, вот оно: идеальное завершение великого бегства. Двое немытых и небритых оборванцев на кое-как собранном плоту, чередующие рулевую вахту с рыбалкой. Рамон почесал живот. Шрам рос, и тот, что на руке — тоже. Волосы заметно огрубели, ему даже не надо было проводить по ним рукой, чтобы почувствовать это. И он не сомневался в том, что лицо его тоже становится все более морщинистым.

Жаль, что он не захватил с той стоянки портсигар. Или что-нибудь другое, что могло бы сойти за зеркало. Сколько времени пройдет, прежде чем двойник сообразит, что творится? Каждый раз, когда тот оглядывался на него, у Рамона все сжималось внутри.