Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

Очень удобно было смотреть на дело с такой точки зрения, но все же я начал беспокоиться. Но в школе я виду не показывал. Я уже всем сообщил, что мы подали на Ганимед; если ничего из этого не получится — выйдет как-то неловко. Мой лучший друг Дак Миллер очень из-за этого взбудоражился и решил отправиться тоже.

— Но как это тебе удастся? — спросил я. — Что, твои родители тоже хотят ехать?

— Я уже об этом подумал, — ответил Дак. — Все, что мне для этого нужно, это взрослый опекун. Так вот, если ты сможешь подзадорить твоего старика, чтобы он за меня поручился, дело будет в шляпе.

— Но твой-то отец что скажет?

— Ему плевать. Он всегда мне говорит, что в моем возрасте уже сам зарабатывал на хлеб. Он говорит, что мальчишка должен сам за себя отвечать. Так как насчет этого? Поговоришь ты со своим стариком — прямо сегодня вечером?

Я обещал поговорить — и так и сделал. Папа сначала ничего не сказал, потом спросил:

— Ты и в самом деле хочешь, чтобы Дак летел с тобой?

— Конечно. Он же мой лучший друг.

— А что его отец говорит?

— Так он его еще не спрашивал, — сказал я и объяснил, как на все это смотрит мистер Миллер.

— Ах так? — удивился папа. — Тогда подождем, что на это скажет мистер Миллер.

— Ну… послушай, Джордж, значит ли это, что ты подпишешь ручательство за Дака, если его отец скажет о’кей?

— Я хотел сказать то, что сказал, Билл. Давай подождем. Проблема может решиться сама собой.

Я сказал:

— A-а, так может, мистер и миссис Миллер тоже решатся, когда Дак их заведет?

Папа поднял одну бровь:

— У мистера Миллера здесь, так сказать, многочисленные деловые интересы. Я думаю, что легче приподнять за угол плотину Боулдер-Дэм, чем заставить его от них отказаться.

— Но ты же ведь собираешься бросить свое дело?

— Не дело, а профессиональную практику. Но свою специальность я вовсе не бросаю, а беру ее с собой.

На другой день я увидел Дака в школе и спросил, что сказал его отец.

— Забудь об этом, — ответил он. — Все лопнуло.

— Как так?

— Мой старик говорит, что только у полного идиота может появиться такая мысль — поехать на Ганимед. Он мне объяснил, что Земля — единственная планета в Системе, которая пригодна для жизни, и что, не будь в правительстве столько звездных мечтателей, мы бы давно перестали выкидывать деньги на ветер, пытаясь превратить нагромождение голых скал в небе в зеленые пастбища. Он говорит — все это предприятие обречено.

— Вчера ты так не считал.

— Вчера я еще не получил этой информации напрямую. Знаешь что? Мой старик собирается взять меня к себе в компаньоны. Как только я окончу колледж, он возьмет меня в управленческий штат. Раньше он мне это не говорил, потому что хотел, чтобы я научился принимать решения сам и полагался на одного себя, но теперь он решил, что пора мне об этом узнать. Как тебе такая новость?

— Ну… я считаю, это подходяще. Но с чего ты взял, что «предприятие обречено»?

— «Подходяще»?! Всего-то? А про Ганимед мой старик говорит, что абсолютно невозможно создать там колонию. Это очень опасный, обреченный плацдарм, его с большим трудом поддерживают искусственно — это его точные слова, — и в один прекрасный момент там все технические устройства взорвутся и колония будет сметена с лица планеты. Все люди погибнут — и мы не станем больше идти против природы.

Наш разговор на этом оборвался, потому что надо было идти в класс на урок. Вечером я рассказал все папе:

— Что ты об этом думаешь, Джордж?

— Что ж, в том, что он говорит, кое-что есть…

— Это как же?

— Не горячись. Если дела на Ганимеде сразу пойдут неважно и мы не сможем ничего улучшить, предполагается, что мы вернемся все к тому первоначальному состоянию, в каком застали планету. Но это не полный ответ. Люди обладают забавной привычкой считать «естественным» все, к чему они привыкли, — но ведь никакого «естественного» окружения в том смысле, который в это выражение вкладывают, не существует с тех пор, как человек спустился в деревьев. Билл, сколько людей живет в Калифорнии?

— Миллионов пятьдесят пять — шестьдесят.

— А тебе известно, что первые четыре колонии здесь умирали с голоду? Это правда! Как же так получилось, что пятьдесят с лишним миллионов живут и не голодают? Хоть нормы, конечно, и жесткие! — он сам ответил на свой вопрос: — Мы поставили четыре атомных завода на побережье, чтобы преобразовать морскую воду в питьевую. Мы используем каждую каплю реки Колорадо и каждый фут выпадающего на Сьерре снега. Используем миллионы видов других средств. Если бы со всеми этими установками стряслась беда — скажем, мощное землетрясение разрушило бы все четыре атомные станции, — страна снова бы превратилась в пустыню. Сомневаюсь, что можно эвакуировать так много людей, прежде чем большинство из них погибнут от жажды. Все же — не думаю, что мистер Миллер не спит ночами, беспокоясь об этом. Он убежден, что Южная Калифорния — прекрасная «естественная» для жизни территория. Исходи из этого, Билл. Где бы ни нашел человек массу и энергию, с которой можно работать, и имея для этого достаточно смекалки, он сможет создать любую среду, какая ему потребуется.

После этого я нечасто виделся с Даком. Примерно в это время мы получили извещения, что должны пройти испытания на годность к колонизации Ганимеда, и поэтому стали ужасно заняты. Кроме того, Дак переменился — а может быть, это переменился я. У меня на уме все время был наш отъезд, а Даку его обсуждать не хотелось. А если и говорил на эту тему, то отпускал какое-нибудь ехидное замечание, которое меня обижало.

Папа не разрешал мне бросать школу, пока было еще неясно, признают ли нас годными, но я пропускал много уроков из-за того, что проходил испытания. Они, конечно, состояли из обычных медицинских обследований с некоторыми добавлениями. Испытание на выносливость к перегрузкам, например: тест показал, что я могу выдержать восемь g, пока не потеряю сознание. И еще тесты на приспособляемость к низкому давлению и на свертываемость крови — там не нужны такие, у которых идет кровь носом, или люди с варикозными венами. И еще было много всякого другого.

Но испытания мы выдержали. Тогда пришла очередь психологических тестов, которые оказались гораздо тяжелее, потому что вы никогда не знаете, чего от вас ожидают, и половину времени даже не подозреваете, что подвергаетесь тесту. Началось все с гипноанализа, который ставит человека в невыгодное положение. Откуда вам знать, что вы там говорите, если вас усыпили? Однажды я бесконечно долго сидел и ждал, когда придет психиатр, чтобы меня осмотреть. Там сидели два каких-то клерка: когда я вошел, один из них вытащил из ящика мою медицинскую и психологическую карту и положил на стол. Другой, рыжеволосый, который не переставал глупо ухмыляться, сказал мне: