Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

— Конечно, ее надо взять. А вообще-то, Билл, путешествовать лучше всего налегке. Мы же с тобой пионеры.

— В голову не приходит, что выбросить.

Наверно, выглядел я довольно хмуро, потому что папа сказал:

— Да хватит тебе так жалеть себя. Смотри, я даже ее оставляю, — он поднял трубку. — Думаешь, мне не тяжело?

— Почему? — удивился я. — Трубка немного весит.

— Потому что на Ганимеде не выращивают табак — и не импортируют его.

— A-а… Слушай, Джордж, я бы уложился, если бы не мой аккордеон. Но у меня рука не поворачивается его оставить…

— Гм-м… А ты не подумал, чтобы внести его в особый список как предмет культурного назначения?

— Что-о?

— Прочти внимательно, что написано в инструкции. Предметы культурного назначения по весу не входят в состав личного багажа. Они рассматриваются как приносящие пользу колонии.

Мне и в голову не приходило рассматривать аккордеон с такой точки зрения.

— Они на это не купятся, Джордж!

— А ты попробуй, не бойся. Попытка не пытка.

Через два дня я стоял перед культурной и научной комиссией, пытаясь доказать, какой я для них ценный кадр. Я сыграл «Индюка в соломе», «Опус 81» Неру, вступление к «Рассвету XXII века» Моргенштейна в переложении для аккордеона. А на «бис» я исполнил «Зеленые холмы Земли». Меня спросили, люблю ли я играть для публики, и вежливо сказали, что о решении совета меня известят. Примерно через неделю я получил письмо, предписывающее сдать мой аккордеон в отдел снабжения. Победа! Я оказался «имеющим культурную ценность»!

За четыре дня до отлета Джордж пришел домой пораньше — он ликвидировал свою контору — и спросил, не могу ли я приготовить на обед что-нибудь особенное: у нас будут гости. Я сказал, что по моим подсчетам, мы можем себе кое-что позволить. Выглядел он смущенным.

— Сынок…

— Да, Джордж?

— Ты помнишь тот пункт насчет семей?

— A-а, да.

— Так вот, ты был прав. Но я кое-что от тебя утаил и теперь собираюсь признаться. Я завтра женюсь.

У меня будто язык отсох. Я вытаращил на него глаза. В ушах у меня зашумело. Даже если бы папа меня ударил, я бы не был так удивлен, как сейчас. Наконец, мне удалось раскрыть рот:

— Но Джордж, ты не можешь этого сделать!

— Почему, сынок?

— А как же Анна?

— Анна умерла.

— Но… но…

Это все, что мне удалось сказать. Я удрал в свою комнату и заперся. А после лежал на кровати и пытался думать. Через некоторое время я услышал, как папа подергал дверь. Потом он постучал и позвал:

— Билл!

Я не отвечал. Немного спустя он ушел. Я еще долго лежал. Кажется, я ревел, но причиной слез была вовсе не эта папина новость. Просто я чувствовал себя так же паршиво, как в тот день, когда умерла Анна: у меня тогда в голове не укладывалось, что я ее никогда уже не увижу. Никогда не увижу больше, как она улыбается, не услышу, как она говорит:

— Держись молодцом, Билл, не унывай!

И я старался не унывать, и она гордо трепала меня по плечу. Как же Джордж может? Привести какую-то чужую женщину в дом Анны? Я встал, посмотрел на себя в зеркало, потом настроил освежитель на игольчатый душ и твердый массаж. После этого я почувствовал себя лучше, только где-то в животе ныло. Освежитель высушил меня и припудрил, потом со вздохом отключился. Под этот вздох мне почудился голос Анны — разумеется, он отдавался только у меня в голове. Она говорила:

— Держись молодцом, не унывай, сынок!

Я снова оделся и вышел. Папа хлопотал с обедом и бестолково суетился. Он ухитрился обжечь пальцы о микроволновую печку — не спрашивайте, каким образом. Мне пришлось выбросить все, с чем он возился, все, кроме салата. Я взял еще кое-что из продуктов и начал действовать. Ни один из нас не произносил при этом ни слова. Я накрыл стол на троих, и папа наконец заговорил:

— Накрой лучше на четверых, Билл. У Молли ведь есть дочка, ты знаешь.

Я уронил вилку:

— Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон?

— Как, разве я тебе не сказал? Ах да, действительно, ты же не дал мне.

Ее-то я знал. Она работала у папы чертежницей. И дочку я тоже знал — двенадцатилетнюю пигалицу. Почему-то мне стало еще хуже, когда выяснилось, что это миссис Кеньон. Как! Ведь она даже явилась на похороны Анны, и у нее хватило духу пустить слезу. Теперь я понял, почему она так дружелюбно со мной заговаривала каждый раз, когда я появлялся у папы в конторе. Она, оказывается, глаз положила на Джорджа.

Я ничего не сказал. Что тут скажешь?

Когда они пришли, я очень вежливо поздоровался, потом ушел и прикинулся, будто вожусь с обедом. Обед прошел несколько странно. Папа разговаривал с миссис Кеньон, а я только отвечал, когда ко мне обращались. Я не прислушивался к разговору. Я все еще пытался понять, как он мог это сделать. Пигалица со мной раза два заговаривала, но я быстро поставил ее на место. После обеда папа предложил: что, если нам всем четверым пойти в кино? Я пробубнил, что мне еще надо рассортировать вещи. Они ушли. Я все думал и думал о происшедшем. С какой стороны я на это событие ни смотрел, оно мне казалось скверным.

Сначала я решил, что вообще на Ганимед не поеду, раз они тоже едут. Папа потеряет мой вступительный взнос, но я буду зверски работать и выплачу его — не собирался я быть чем-нибудь им обязанным! Потом я вдруг представил себе, почему папа так поступает, и мне стало чуть легче, но не особенно. Слишком высокая цена! Папа вернулся домой поздно, один, и постучал ко мне. Дверь не была заперта, и он вошел.

— Ну, сынок? — сказал он.

— Что — ну?

— Билл, я понимаю, что это для тебя неожиданно, но ты с ними уживешься.

Я рассмеялся, хоть мне было вовсе не смешно. Уживусь! Может быть, он может забыть Анну, но я-то ее никогда не забуду.

— И я хочу, — продолжал он, — чтобы ты вел себя как следует. Полагаю, ты сознаешь, что был с ними ужасно груб, только что не плевал им в физиономию.

— Я? Груб? — возразил я. — Разве я не приготовил для них обед? Неужели я не держался вежливо?

— Ты держался вежливо, как судья, выносящий приговор. И настолько же дружелюбно. Следовало бы дать тебе доброго пинка, чтобы заставить вспомнить о хороших манерах.

Наверно, вид у меня был упрямый. Джордж продолжал:

— Ладно, все это позади, забудем. Послушай, Билл, со временем ты поймешь, что это неплохая идея. Все, о чем я тебя прошу, это вести себя по-человечески. Я вовсе не требую, чтобы ты вешался им на шею, но настаиваю, чтобы ты держался нормально, разумно, вежливо и дружелюбно. Постараешься?

— Ну, наверно. — Затем я принялся за свое: — Слушай, пап, почему ты мне заранее не сказал?

Он смутился:

— Это была ошибка. Наверно, я так поступил из-за того, что боялся, как бы ты не начал скандалить — и хотел оттянуть скандал.

— Но я бы понял, если бы ты хотя бы сказал мне… Я знаю, почему ты хочешь на ней жениться.